Эссе о Пушкине А.С.

Выпьем за царя

Автор этого эссе – доктор медицинских наук, а по второму призванию – литературовед. За его подписью в последние годы в разных изданиях, в том числе и Российской академии наук, опубликовано с десяток пушкиноведческих работ. Свежую рукопись Л.Салямон передал в редакцию накануне дня рождения поэта.
“Поэт казнит, поэт венчает…” (А.С.Пушкин)
“Нет, что ни говорите, а Пушкин льстил Александру I. Он провозгласил тост: “Ура, наш царь!”, – утверждал мой достаточно образованный собеседник. Речь шла, разумеется, о посвященной императору строфе в стихах 1825 года “19 октября” (“Роняет лес багряный свой убор”).
В этом первом и самом большом среди пяти пушкинских стихотворений, связанных с лицейскими годовщинами, отдана дань всем сокурсникам: “…и мертвым и живым…”. Здесь же содержится и неожиданный тост в честь Александра I. Антипатия Пушкина к императору известна. Имя царя в художественных произведениях и письмах поэта упоминается более 130 раз. Критическое отношение к “Благословенному”, как величали Александра I, прорывается в эпиграммах, звучит в посланиях друзьям и в удивительном памфлете “Когда б я был царь, то позвал бы Александра Пушкина и сказал бы ему…”.
Поэт писал В.Жуковскому после смерти царя: “Я не совсем был виноват, что подсвистывал ему до самого гроба”, а в феврале 1826 года пояснял причины неприязни к монарху А.Дельвигу: “Гонимый 6 лет сряду,… сосланный в глухую деревню за две строчки перехваченного письма, я, конечно, не мог доброжелательствовать покойному царю, хотя и отдавал полную справедливость истинным его достоинствам…”
Александра I Пушкин знал хорошо, еще с лицейских времен, под царской властью прошли две трети календарной и половина творческой жизни поэта, в том числе и годы в ссылке. Тем не менее в оценке государственных заслуг Пушкин выше личных обид: он клеймил царя за то, что заслуживает осуждения, и отдавал должное его достойным делам.

Весьма необычный монархический тост и “венчает”, и “осуждает” царя:

Полней, полней! и сердцем возгоря,
Опять до дна, до капли выпивайте!
Но за кого? о други, угадайте…
Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей; (*)
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал Лицей.

Понятно, что строфа, где речь идет об императоре, в прижизненных изданиях не публиковалась. Напомним, что в этот период неприязнь к Александру в обществе достигла апогея. Тем не менее при лояльном застолье первый тост традиционно посвящали царю.

Однако у Пушкина он звучит иначе:

И первую полней, друзья, полней!
И всю до дна в честь нашего союза!
Благослови, ликующая муза,
Благослови: да здравствует лицей!
А второй (“за царя”) начинается провоцирующей загадкой:
Но за кого? о други, угадайте…

Пушкин признается в том, что “други” не ожидают от поэта подобного тоста, так как знают о его негативном отношении к монарху. Синтаксис следующего стиха подчеркивает эту неожиданность:
Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Здесь имеет значение интонация. Ее усиливает наречие “так!” (с восклицательным знаком). А “выпьем за царя” – без восклицания, как бы приземленнее.
Далее следует высокое, строгое и гуманное слово о “Благословенном”. Да, он “Божия милостью Император, и Самодержец Всероссийский, и прочая, и прочая, прочая…”, но, по сути, слабый человек – “…раб молвы сомнений и страстей”. И гонимый, но великий и сильный поэт прощает неправого гонителя. Прощает! Сейчас, когда мы знаем последовательность событий, невольно возникает ощущение, что прощает и прощается…
При жизни Александра I Пушкин последний раз упоминает царя в стихах ровно за месяц до его кончины 19 ноября 1825 года. 19 октября, еще здоровый “кочующий деспот” собрался из Таганрога в роковую для него инспекционную поездку в Крым. Вряд ли поэт мог предвидеть смерть царя (пишу это для лиц, склонных к мистике, к которым никак не принадлежу, ибо по роду профессиональной деятельности представитель экспериментальной медицины).
Пушкинское “Он человек!” выуживает в памяти нечто сходное из творчества другого великого поэта. Ведь впервые имя Александра в стихотворной форме прозвучало в оде Гаврилы Державина.

Ценой небольшого отступления напомним значительное во многих отношениях стихотворение – “На рождение в Севере порфирородного отрока”. Державин так объяснил особенности этого произведения: “Сие аллегорическое сочинение относится ко дню рождения государя императора Александра Павловича, случившегося декабря 12 дня 1777 г., в котором солнце оборачивается на весну”:

В это время, столь холодно,
Как Борей был разъярен,
Отроча порфирородно
В царстве Северном рожден.
Родился – и в ту минуту
Перестал реветь Борей;
Он дохнул – и зиму люту
Удалил Зефир с полей…
…Я увидел в восхищеньи:
Растворен судеб чертог;
Я подумал в изумленьи:
Знать, родился некий Бог.
Гении к нему слетели
В светлом облаке с небес;
Каждый гений к колыбели
Дар рожденному принес…
Главный же дар был заключительный:
Но последний, добродетель
Зарождаючи в нем, рек:
“Будь страстей своих владетель,
Будь на троне человек!”…
(выделено мной. – Л.С.).

Это стихотворение создано за шесть лет до знаменитой “Фелицы”. По словам Я.Грота, “…удачное описание зимы приводило в восторг несколько поколений и заучивалось наизусть. И действительно, живость красок, …неслыханные до того плавность и музыкальность стиха не могли не производить сильного впечатления… Но еще замечательнее была человечность понятий…”

И далее он цитирует строки:

Будь страстей своих владетель,
Будь на троне человек…

и замечает, что их часто приводили как пророческие. Надо полагать, с особенной радостью это делали в то время, когда Александр I сменил на российском троне сумасброда Павла. Не случаен и стих Пушкина: “Дней Александровых прекрасное начало”.
Знал ли Пушкин пожелание новорожденному “порфирородному отроку”?
Не мог не знать! В лицейские годы Державин был неоспоримым патриархом в поэзии, а его стихотворение предвещало высокие качества будущего монарха. Пушкин вообще хорошо знал русскую поэзию. В июне 1825 года в письме А.Дельвигу Александр Сергеевич сообщил: “…перечел я Державина всего…” То есть за четыре месяца до того, как сам написал:

Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей…

Пушкин вновь прочел: “Будь страстей твоих владетель…”
Невольно приходит мысль о том, что пушкинские строки – отклик на стихи Державина. Отклик с полемическим оттенком. Ода Державина и стихи Пушкина как бы обрамляют поэтическое мнение о венценосце. Если в первом упоминании порфирородного отрока гений зарождал в будущем императоре “добродетель” и желал ему быть на троне человеком, одолевающим личные прихоти (то есть быть не тираном, не самодуром), то в последней своей характеристике царя (самой точной!) Пушкин утверждает, что главный дар гения оказался напрасным. Император на троне вел себя как человек слабый.
И все же его государственные заслуги позволили поэту простить Александру “неправое гонение” и, удивив лицеистов, провозгласить тост за царя.

Слова “Париж” и “Лицей” имеют в нем широкий смысл. “Он взял Париж” – в трудные для Европы годы освободил ее от узурпатора, и международный престиж России небывало вырос. Гениальный Наполеон, “мятежной вольности наследник и убийца”, был изгнан из Европы. А император, “достойный внук Екатерины”, не только “основал Лицей”, но заложил в России основы Просвещения – того Просвещения, главным носителем и достижением которого был Пушкин.

*“Он раб молвы, сомнений и страстей…”; В.О.Ключевский отметил, что Александр I, человек по натуре слабый, легко поддавался “влиянию людей с такими разнообразными характерами и воззрениями, как Сперанский и Карамзин, князь Чарторыйский и граф Каподистриа, г-жа Крюднер и Аракчеев…” (см.: В.О.Ключевский. Сочинения. Т. 8, с. 444).