Исторические факты о Михайло Ломоносове

Михайло Васильевич Ломоносов – национальное достояние России. Слава и гордость отечественной науки. Основатель Московского университета. Первопроходец, заложивший основы современного знания. Личность мощная и неповторимая. И вместе с тем одинокий и не всегда счастливый в личной жизни человек. Непонятый до конца, неприкаянный и обделенный любовью, как все гении. Впрочем, гений остается гением во всем, даже в своих слабостях, пристрастиях и заблуждениях.
Ломоносов не вел дневников, не оставил воспоминаний, почти не писал личных писем. Свидетельств друзей, коллег, а тем более любимых женщин о его семейной или интимной жизни сохранилось очень мало. Из всего, что было собрано к началу XIX в., предстает характер противоречивый, стремящийся к познанию и открытиям не только на стезе науки.
Якоб Штелин, воспитатель великого князя Петра Федоровича, писал: “Характер Ломоносова: физический. Отличался крепостью и почти атлетическою силою: например, трех напавших на него матросов одолел и снял с них платье. Образ жизни общий плебеям. Умственный. Исполнен страстью к науке: стремление к открытиям. Нравственный. Мужиковат…” Тут, как видим, есть все. И вместе с тем полный простор для фантазии, которая легко смешивается с реальностью. В народных преданиях биография святого или великого героя всегда обрастает легендарным вымыслом.

Одна из таких легенд сложилась еще при жизни М. В. Ломоносова. Обыденному сознанию трудно было понять, как крестьянский сын с далекой окраины Российской Империи смог достичь таких высот в обществе и в науке. Обыватели и простолюдины нашли самое простое объяснение: Ломоносов являлся не более и не менее чем незаконным сыном Петра I. Живые свидетели, а впоследствии их потомки осаждали присутственные места, потрясая выписками из церковно-приходских книг. Фактических доказательств так и не нашлось, но легенда живет и передается из уст в уста до сих пор.
Действительно, Ломоносов буквально боготворил Петра, к тому же обладал некоторым с ним сходством. Однако нет сомнений, что он был единственным и горячо любимым сыном Василия Дорофеевича и Елены Ивановны Ломоносовых. Маленький Миша с рождения отличался любознательностью и способностью быстро усваивать все новое. К сожалению, спокойная, размеренная жизнь продолжалась недолго. Скоропостижно скончалась мать, и в 9 лет он остался сиротой.
Василию Дорофеевичу приходилось брать сына в плавания в Белое и Баренцево моря, Северный Ледовитый океан. Михаил научился промышлять морского зверя, наблюдал различные природные явления, быт северных народов. Приходилось бывать и в Архангельске у родственников отца. Между делом учился грамоте у местного дьячка С. Сабельникова. Детские впечатления падали на благодатную почву.
В 1724 г. Василий Дорофеевич привел в дом новую жену. Появление мачехи во многом определило дальнейшую судьбу юноши. Очередная легенда гласит, что мачеха воспылала к пасынку противоестественной, кровесмесительной страстью. Только муж за порог, она так и начинает льнуть к подростку. Утром к нему прямо под овчину ложится: “Что-то холодно, мол, согрей меня малость…”. Баньку то и дело растапливает, сама первая туда поспешает,
да и стоит на пороге, бесстыжая, одним только веником прикрываясь. А уж за столом вся изъерзается: то бедром круглым заденет, то начнет у дитятки крошки с коленок стряхивать…
Иногда Михайле совсем невмоготу становилось. Отношения со сверстниками тоже складывались напряженно. Маленький самоучка часто и с охотою читал “на клиросе и за амвоном”, что вызывало зависть и раздражение сильно отстающих ровесников. “А не стыдил бы ты превосходством своим”, – вопили деревенские пацаны, гурьбой наваливаясь на грамотея. Да и дома не все одобряли его страсти к наукам. Мачеха никак не могла взять в толк, почему пасынок не помогает по хозяйству, а прячется неизвестно где да жгет по ночам лучину.

Часами просиживал Михайло в одиночестве, предаваясь чтению. Горькие размышления натолкнули на мысль изменить свою судьбу, избежать “подлого” предназначения. Он прибивается к раскольникам беспоповского толка и начинает блуждать с ними по заброшенным скитам. Ломоносов никогда особо не жаловал официальное духовенство и высказывался о нем резко: “При всякой пирушке по городам и по деревням попы – первые пьяницы. И не довольствуясь тем, что с обеда по кабакам ходят, а иногда до крови дерутся, да еще попы столько грамоте знают, сколько… мужичий батрак или коровница умеет”.
Но и те два года, что Ломоносов провел с раскольниками, не принесли успокоения. Он воочию видел необузданную чувственность и разврат своих сотоварищей по скитаниям. Старейшины и наставники насильно принуждали молодых девиц к сожительству, иногда устраивали целые гаремы из духовных сестер. Животные инстинкты заводили их так далеко, что некоторые впадали даже в величайший грех мужеложества. Столкнувшись с грубой действительностью, юноша быстро понял бесперспективность пребывания в косной и невежественной среде.
К 15-17 годам Михайло Ломоносов уже обладал не по возрасту твердым характером, позволявшим отстаивать собственные интересы. Поэтому, когда отец задумал оженить сына на дочери торгового гостя из Колы, Михайло решительно воспротивился. К тому времени государство российское было буквально пропитано атмосферой петровских реформ, грандиозных перемен и широких возможностей для каждого человека, независимо от звания. Докатились эти веяния и до Поморского Севера. Михайло горел лишь одним желанием – учиться.
Желание было столь сильным, что, придя с рыбным обозом в Москву, Ломоносов кинулся в первое попавшееся учебное заведение – в Навигацкую школу, что помещалась в башне на Сухаревке. Спустя некоторое время, скрыв свое низкое происхождение, поступил в Славяно-греко-латинскую академию. Михаилу шел уже двадцатый год, а ему приходилось сидеть за одной партой с 12-15-летними школярами. Подростковая энергия требовала выхода, и нравы в академии процветали весьма жестокие и циничные. Далеко не всегда сытые, замордованные розгами мальчишки, вовсю “оттягивались” после занятий.
Пришлось столкнуться и с беспробудным пьянством, и с дикими выходками, когда разошедшиеся юнцы затаскивали несчастных уличных девок и насиловали их “хором”. Но самыми доступными были, конечно, бесплатные развлечения. Лишь только надзиратели покидали спальные помещения, оставшиеся без присмотра воспитанники начинали азартные соревнования. Подростки онанировали навылет: кто дольше всех продержится и кончит последним – получает вскладчину купленную косушку. Как ни старался Ломоносов держаться подальше, трудно было уберечься от всей этой грязи.

Выручала, как всегда, неистребимая тяга к знаниям. Настоящим спасением для талантливого студента оказалась командировка в Германию. Впрочем, за границей Ломоносов оставался таким же одиноким, как и в России. И это несмотря на то, что именно там, в Марбурге, Михайло Васильевич неожиданно для себя женился. Все произошло как в дурном водевиле.
Квартирная хозяйка, у которой остановился приезжий студиозус, имела дочь. Шестнадцатилетняя Елизавета- Христина Цильх была в меру глупенькой, в меру хорошенькой девушкой, воспитанной в строгом мещанском духе. Пухленькая пампушечка робко вскидывала на квартиранта небесно-голубые глазки, заливалась краской стыда и стыдливо прикрывалась передничком. Ее мамаша-вдова поливала из лейки герань и усердно потчевала постояльца жирным кофе со сливками. Надо сказать, что ни та, ни другая никогда допрежде не видывали таких крупных, атлетически сложенных молодых людей с таким завидным аппетитом и приятными манерами.
Михайло Васильевич, погруженный в свои штудии, не сразу обратил внимание на томные вздохи и новые наряды Елизаветы. Кое-что он начал понимать только после того, как стал находить у себя под подушкой нелепые, надушеные розовой водой записочки. И вот однажды вечером юная фрейлен вскочила из-за фортепьяно, не закончив душещипательного романса, и вся в слезах убежала в свою комнату. Галантный русский студент бросился вслед за ней, прикрывая свечку полой халата. О, его пылкость была полностью вознаграждена!
Всю ночь почтенная фрау Цильх не сомкнула глаз, прислушиваясь к страстным причитаниям и взвизгиваниям дочери:
– О, майн либе!.. Дас ист гут! Я! Я! О, Михель, глубже, глубже!..
Наутро Михайло Васильевич проснулся форменным женихом и даже получил кучу поздравлений от булочника, почмейстера и других соседей. Конечно, как честный человек, он должен был бы тут же сделать предложение. Однако именно в этот момент женитьба была совершенно не кстати. Петербургская академия наук резко сократила расходы на содержание русских стипендиатов; более того, оповестила немцев, чтобы им ничего не давали в долг. Содержать семью оказалось совершенно не на что. К тому же замучила тоска по родине, опостылели напудренные немецкие парики.

Ломоносов бежит во Фрейберг, не обращая внимания на слезы и мольбы своей несчастной Елизаветы. Под влиянием пережитой драмы он ударяется в поэзию, создает свою собственную теорию русского стихосложения, пишет полную патриотического воодушевления “Оду на взятие Хотина”. Вскоре выясняется, что ожидаемой помощи от русского консула не последует. Ломоносову ничего не остается, как возвратиться в единственное место в Германии, где его действительно ждали, – в дом вдовы Цильх.
Та согласилась принять беглеца только в том случае, если он оформит брак с ее дочерью. К тому времени Елизавета уже родила дочь. Положение Ломоносова было безвыходным. 6 июня 1740 г. он обвенчался с Елизаветой-Христиной в церкви реформатской общины Марбурга. Но, похоже, до конца дней своих не считал венчание настоящей женитьбой и надеялся, что этот эпизод останется для него без последствий.
На тот период главным желанием Ломоносова было поскорее возвратиться в Россию. Он чувствовал свои интеллектуальные возможности, у него были серьезные научные планы, которые он мог воплотить только у себя на родине. Может быть поэтому однажды ночью тайно от жены он опять сбежал из дома. Отчаянная попытка во что бы то ни стало добиться возвращения в Петербург окончилась очередной неудачей. Униженный Ломоносов снова предстал пред всепрощающими очами жены и тещи…
Можно только удивляться их долготерпению и оптимизму. Цильхи снова приняли блудного мужа и поддерживали его материально до тех пор, пока он, наконец, не получил от Петербургской академии наук денег на проезд и разрешение выехать в Россию. Уезжая, Ломоносов строжайшим образом запретил жене посылать ему письма, пока он “не даст знать о будущем своем состоянии и о месте своего пребывания”. Оставляя жену с годовалой дочерью и беременной вторым ребенком, Ломоносов хорошо представлял, что в Петербурге ему придется держать ответ за свои самовольства и те долги, что он наделал за время пребывания в Марбурге. Ему вовсе не хотелось усугублять вину еще и признанием в женитьбе на немке-лютеранке, что не очень-то одобрялось православной церковью.
Слава Богу, все обошлось более или менее благополучно. Началась почти четвертьвековая служба Ломоносова в Императорской академии наук. Правда, понадобилось еще несколько уроков, чтобы усвоить некоторые тонкости служения отечественной науке и культуре. После восшествия на престол дочери Петра Великого Елизаветы в российском обществе воцарились ура-патриотические настроения. Засилье иностранцев, самоуправство советника и фактического руководителя академии И.-Д. Шумахера вызывали естественное недовольство в академических низах, состоявших в основном из русских.

Лично настрадавшись от немчуры, Ломоносов был охвачен общим настроением. Никогда не отличаясь дипломатической гибкостью, он позволил себе на заседании специальной комиссии такие высказывания, которые сочли за явное неуважение к коллегам. Ломоносов извиняться отказался и был посажен под домашний арест.
Внешнего лоска он так и не приобрел. Чувствуя собственную “мужиковатость”, Ломоносов даже и не стремился стать своим человеком в придворных кругах. Наверное, по этой причине дворцовые перевороты, которыми был так богат XVIII век, были для него полной неожиданностью. Занятый совершенно иными делами и интересами, он, естественно, не принимал участия в интригах и не получал от победителей никаких наград и пожалований, которые, как из рога изобилия, сыпались на более проворных. Эти незаслуженные почести обижали и оскорбляли Ломоносова, уверенного, что награждать нужно по истинным заслугам. Как и положено исконно русскому человеку, житейские передряги и неурядицы Ломоносов усердно заливал горькой…
Ломоносову шел 32-й год – прожита большая половина жизни. Это был вполне сложившийся человек, получивший европейское образование, владевший несколькими языками, прославившийся крупными научными достижениями. Но подстроиться под блестящий век с его почитанием женских прелестей, стремлением подражать версальским нравам ему никак не удавалось. Впрочем, Ломоносов пытался грубо подольститься к императрице Елизавете, воспевая ее в неуклюжих одах:
Какую радость ощущаю?
Куда я ныне восхищен?
Небесну пищу я вкушаю,
На верх Олимпа вознесен!
Божественно лицо сияет
Ко мне и сердце озаряет
Блистающим лучом щедрот!
Коль нежно Флоры здесь богатство!
Коль сродно воздуха приятство
Богине красных сих высот!
По счастью, Ломоносов всегда оставался чрезвычайно цельной личностью, никогда не копался в потемках эротического подсознания, умел направлять свои страсти в нужное русло. Главным для него оставалось служение науке. И в этом он весьма преуспел. Одним из важных изобретений Ломоносова в области оптики была так называемая ночезрительная труба, позволявшая различать предметы в сумерках. Когда слухи об изобретении достигли фаворита императрицы Ивана Ивановича Шувалова, поддерживавшего Ломоносова во многих начинаниях, граф не преминул поинтересоваться:
– А что, сударь мой, правда ли, что с помощью сей трубы голых девок можно будет зреть?
Побледневший от обиды ученый в который раз не удержался от резкого ответа:
– А не только голых девок, ваше превосходительство, но также и их жопы да и более мелкие объекты, что промежду ног скрыты!

Ломоносов умел за себя постоять, не дорожил ни покровительством меценатов, ни своим благосостоянием, когда дело шло о чести или о торжестве его любимых идей:
– Я, ваше превосходительство, не только у вельмож, но ниже у господа моего бога дураком быть не хочу.
Граф Шувалов высоко ценил Ломоносова, прощал его холерические выходки. К тому же сильно запала в душу идея безнаказанно проникать по ночам в женские будуары. Ночезрительная труба была разрешена и оказалась пра-прабабушкой современных приборов ночного видения.
Так, будучи приглашен к почтенному магистеру на чашку чая, Ломоносов обратил внимание на его цветущую, но вечно печальную супругу. Румяные расписные щеки, груди арбузом, необъятная пышная задница поневоле наводили на грешные мысли. Поскольку хозяин обожал послеобеденные беседы, ученые мужи подолгу просиживали тесным кругом, обсуждая те или иные характеристики шаровой молнии.
Как отмечал впоследствии А. С. Пушкин, с Ломоносовым “шутить было накладно. Он везде был тот же: дома, где его все трепетали; во дворце, где он дирал за уши пажей; в академии, где, по свидетельству Шлецера, не смели при нем пикнуть. Вместе с тем Ломоносов был добродушен…”. Душевная ранимость, неумение заводить и поддерживать нужные связи, отсутствие рядом близких, понимающих людей делали Ломоносова очень уязвимым. От внутреннего одиночества не спасала и семья. Хотя многострадальная Елизавета-Христина давно уже перебралась в Петербург, нарожала мужу детей, стать для него близким человеком так и не сумела.
Правильно говорят, мой дом – моя крепость. Упорный северный мужик ни за что не хотел признавать жену себе ровней. В письмах и документах Ломоносова почти нет упоминаний о смерти старшей дочери, о замужестве младшей и о других событиях семейной жизни. Скорее всего, это свидетельствует вовсе не о душевной черствости Ломоносова, а о нежелании впускать посторонних в свой интимный мир.
Биографы обычно обходят стороной щекотливые вопросы о любовных связях Ломоносова в зрелую пору. Однако трудно поверить, чтобы такой здоровенный мужичина в расцвете лет так ни разу и не сходил налево. Другое дело, что Ломоносов умел сублимировать свои желания, переключать их на занятия наукой. А если уж становилось совсем невмоготу, пользовался тем, что оказывалось поблизости, не отвлекаясь далеко от привычного круга занятий. К тому же типу мужчин принадлежал, как известно, Наполеон. Он принимал понравившихся ему дам в своем рабочем кабинете, занимался любовью на походном диванчике, даже не отстегивая сабли, а затем быстро возвращался к разложенным на столе картам…
Совместная работа в академии близко связывала Ломоносова с Георгом- Вильгельмом Рихманом. Народная молва не преминула наделить их отношения довольно двусмысленными подробностями, что отразилось даже в некоторых литературных произведениях.

Луиза-Амалия в разговорах, естественно, участия не принимала, но вздыхала весьма шумно и постреливала глазками в сторону гостя. Разопревший от домашней наливочки Ломоносов на время утратил обычную бдительность. Когда подали сладкое, он от избытка сил приступил надавливать сапогом на носок обуви своей визави. Притиснутая нога, сверх чаяния, не только выдернута не была, но даже поощрения удостоилась. Томно обмахиваясь веером, хозяйка высказалась в том смысле, что, де, не столько вкушаемое печенье приятно, сколько приправа, оное сопровождающая.
Радушный герр Рихман с этим не замедлил согласиться, разумея под приправой фруктовую подливку. Вдохновленный Ломоносов расстегнул пуговки на жилетке и с возрастающим сердцебиением еще упорней продолжил невидимые миру испытания любви. Причем, перейдя к описанию насыпи, сооружаемой через Инсбрукскую долину, он и вовсе оперся под столом о хозяйкино колено. И вот, изображая бурный сход лавины, он так стиснул могучей лапой нежную женскую плоть, что Луиза-Амалия, лицом побледнев и исказившись, рухнула без чувств.
Обрызганная водой изо рта любезного супруга, добродетельная мать семейства тут же указала перстом на светило науки:
– Сей есть виновник моего злоключения! Он, с горячкою расписывая про насыпь через долину, не оставлял напирать на мое колено, пока верхушку оного совсем не своротил! С этого часу не токмо за благородного кавалера, но даже за увальня-землекопа его не почитаю!
Пораженный не хуже, чем шаровой молнией, Георг-Вильгельм высказал коллеге все, что о нем думал:
– Знайте же, государь мой, что хотя вы и испытанный в науке императорской академии член, но госпожа магистерша не есть земляная насыпь и никогда оною не бывала!
За далью времени не нам судить о достоверности исторического анекдота. Сам Ломоносов ни с друзьями, ни в письмах не делился своими интимными переживаниями. Множество раз разочаровавшись в любви, он до конца дней так и остался горячим поклонником Аполлона, но не Венеры. В трагедии “Тамира и Селим” он вкладывает в уста героя свои собственные мысли:
Напасти презирать, без страху ждать кончины,
Иметь недвижим дух и бегать от любви.
Я больше как рабов имел себя во власти
Мой нрав был завсегда уму порабощен,
Преодоленны я имел под игом страсти
И мраку их не знал, наукой просвещен..

Великий ученый скончался 4 апреля 1765 г. В последний путь его провожали толпы людей. Они видели в нем не только гениального выходца из народных низов, первопроходца науки, “составившего эпоху в анналах человеческого разума”, но и подлинного самородка, не уронившего достоинства русского мужика.
Так началась посмертная слава Михайлы Васильевича. Спустя несколько веков к ней отчасти прикоснулись и мы, молодые обалдуи, прогуливавшиеся со своими девчонками по сексодрому имени Ломоносова…