Из истории дома на набережной

Вот этот дом

А что, собственно, я ожидала увидеть, входя в подъезд Дома на набережной? Министерские ковровые дорожки? Мраморные ступени? Не знаю. Но только не такое убожество и бедность: щербатую входную дверь, потертый лифт с одинокой надписью маркером “Prodigy”, облупившуюся краску на потолке. Значит, и их, этих когда-то важных и гордых советских вельмож, не миновали старость и забвение.

Дом на набережной. 1950 годДом на болоте. Театр эстрады им.Рыкова, фонтаны и спецстоловая
Когда-то этот дом подавлял своим величием. Построенный на болоте, между широкой Москвой-рекой и Обводным каналом, на месте бывших винно-соляных складов, в скученном, низком и тесном Замоскворечье, он казался исполином, важнейшим символом наступающей эпохи.

Его закончили в 1931-м. Задумывали как дом повышенной комфортности. Окна во всю стену, высокие потолки, огромный метраж квартир – требований “нормы” к этому дому не применяли. Прачечная, парикмахерская, универсальный магазин, кинотеатр и детский сад, шикарный клуб им. А. И. Рыкова (позже переделанный в Театр эстрады) – все предусмотрено. Даже теннисные корты и тир, в котором так любила пострелять жена Тухачевского. Во дворах, закрытых от посторонних глаз, искрились на солнце фонтаны и тихо отсчитывали время модные электрические часы.

Дом автономно снабжался горячей водой, было паровое отопление, в каждой квартире – газовая плита, телефон и холодильная камера. В тех подъездах, где не было мусоропровода, функционировали грузовые лифты, и специальные рабочие два раза в день забирали у хозяек мусорные ведра.

Стены квартир были расписаны под шелк и греческие колонны, на потолках художники изобразили вазы с цветами. На лестничных площадках висели специальные фонари, куда были положены свечи и спички на случай аварии. В больших подвальных мастерских изготовлялась мебель по чертежам Бориса Иофана – добротная, тяжелая и прочная.

В закрытой столовой до горбачевских времен по спецпропускам выдавались обильные пайки – обед в судках на трех человек и сухой паек на ужин: дома можно было практически ничего не готовить.
Слева: Фонтан в среднем дворе дома (на переднем плане – В.В.Куйбышев и Н.А.Андреева). Справа: Семья Аллилуевых, родственников жены Сталина

Люди в доме. “Наши родители – наркомы, заместители…”
Вот квартира N18 – Алексея Ивановича Рыкова, снятого к моменту окончания стройки с поста предсовнаркома и служившего скромным министром связи. Отсюда в феврале 37-го он уехал на пленум, с которого не вернулся.

Квартира N35 – семьи поэта Демьяна Бедного.

Квартира N55 – Алексей Стаханов, тот самый, который выработал какую-то нечеловеческую норму угля и угодил за этот подвиг в самый престижный московский дом. С непривычки он сильно пил, и жильцы нередко засыпали под разудалые звуки его звонкой гармоники.

Квартира N370 – Светлана Аллилуева, дочь Сталина. Из 370-й Светлана переехала в 140-ю, потом жила в 179-й. В соседних подъездах жили ее брат Василий Сталин и многочисленная родня по матери. Грохот мощного Васильева мотоцикла, по ночам сотрясавший всю округу, до сих пор стоит в ушах у стариков.

В квартирах N74 и 291 доживали свои дни секретарь Ленина Л.А.Фотиева и “техник партии” Елена Стасова.

Всего же, по подсчетам старожила дома М. Коршунова, за все время существования дома в нем проживали: 6 членов и кандидатов в члены Политбюро, 63 наркома и 94 замнаркома, 19 маршалов и адмиралов.

Самыми завидными считались первый и двенадцатый подъезды.Сюда вселяли наиболее значительных особ. Отсюда совершенно потрясающий вид на Кремль и самые большие – шести- и семикомнатные – квартиры с зимним садом и бильярдной. Большой удачей считалось получить квартиру на верхнем этаже, который огибал необъятный балкон. Если идти со стороны Большого Каменного моста, то и сейчас видны эти огромные каменные террасы. Счастливые владельцы террас заливали их зимой водой и превращали в каток, а летом катались здесь на велосипедах.

Всю эту компанию – адмиралов, маршалов и членов Политбюро – нужно было охранять, и в первый подъезд въехала комендатура: здесь был кабинет управляющего с телефоном, по которому звонили от Сталина и Ягоды, и просторная приемная с миловидной секретаршей. В каждом подъезде стояла вооруженная охрана, у которой были ключи от всех квартир. Как потом это облегчило нелегкую службу сотрудников НКВД, приезжавших на аресты…

Ни к кому нельзя было пройти не доложившись, ничего нельзя было вынести из дома без записки хозяев (блокнотики с бланками выдавались комендатурой), невозможно было без разрешения коменданта остаться на ночь.

У дома были свои тайны. В нем почему-то отсутствовал одиннадцатый подъезд, зато в двенадцатый жильцы могли попасть и с парадного, и с черного хода. Здесь были конспиративные квартиры, в которых время от времени появлялись и исчезали таинственные жильцы, фамилий которых никто не знал, но говорят, это были страшно засекреченные гости из зарубежья. Рассказывают также, что с верхнего этажа велась слежка за Кремлем.

Дом жил и обыкновенной, человеческой жизнью. Домохозяйки вывешивали белье на балконах, няньки выгуливали малышей во дворе, ребята постарше бегали в 19-ю школу на Софийской набережной, где с 30-х до 80-х годов (с перерывом на четыре военных года) директорствовал всеми любимый Давид Яковлевич Райхин. Во дворах гоняли в футбол, озорничали и хулиганили. Кое-кто сочинял стишки, иногда – про дом, про знаменитых родителей:

Каменный ящик –
Правительства дом.
В каменном ящике
Все мы живем.

Или вот такие:

Наши родители –
Наркомы, заместители –
Мечутся с портфелями
Целыми неделями.

Записки из мертвого дома

1937-й. В доме арестовано 214 человек, расстреляно 79. Умер во время следствия один.

1938-й. Взято из дома 108 человек, расстреляно 135. Умер, не выдержав пыток, В. К. Блюхер.

Аресты производились едва ли не каждый день, но были и особо “урожайные” дни, как, например, 10 февраля 1938 года, когда в доме было арестовано сразу 10 жильцов.

Григорий Семенович Мороз, председатель комитета работников торговли. 2 ноября 1937 года он был расстрелян, старших сыновей и жену его арестовали, младших детей Володю и Сашу отправили в детдом в Куйбышевскую область.

Володя имел неосторожность вести дневник. “Если бы человек, заснувший летаргическим сном лет 12 тому назад, проснулся, он был бы просто поражен переменами, произошедшими за это время… Поразительно. Кучка сытых людей нагло правит государством, 80 процентов населения которого – несчастные люди. Молчалинство, хлестаковщина, лицемерие и т. д. процветают”.

Дневник нашли воспитатели и передали его в НКВД. Мальчику надбавили год до совершеннолетия и в 15 лет посадили в тюрьму, через год он умер. Мать так и не узнала о его смерти. Она писала Берии о своих старших детях, надеялась, что их освободят. Не освободили. Получив ответ от Берии, она повесилась в лагере.

Дети боялись приходить из школы домой, никто не знал, что их ждет в квартире. Одна старая жительница вспоминает, что обычно она проезжала свой этаж, чтобы посмотреть, не стоит ли кто-нибудь у квартиры…

Война

 

В войну на крыше дома установили зенитные пушки и пулеметы, на Большой Каменный мост выкатывали зенитки крупного калибра. На какое-то время жителей дома эвакуировали, правительственные квартиры остались без охраны, и их немного “почистили”. Впрочем, брали в основном ерунду: у кого-то взяли модные летчиковы перчатки, у кого-то коллекцию пластинок, а у одних – роскошное издание “Тысячи и одной ночи”. Позже выяснилось, что заправлял грабежом сам управляющий домом, и его судили за мародерство.

К середине войны дом снова начал оживать: заиграли дети во дворе, старики выгуливали собак. Кто-то, возвращаясь на родную площадь, обнаруживал у себя чужих жильцов, но это было почти в порядке вещей. Хорошую квартиру вполне могли отдать тому, кому она приглянулась.

В 1943 году произошло событие из ряда вон выходящее: на Большом Каменном мосту, на самом подходе к правительственному дому, сын наркома авиационной промышленности Володя Шахурин застрелил свою одноклассницу, дочь дипломата Уманского Нину, и застрелился сам. Володя просил Нину, в которую был влюблен, не уезжать с родителями в Мексику – она отказала.

Дело расследовали, и девять одноклассников Володи арестовали. Они отсидели шесть месяцев на Лубянке, а затем были на год высланы в разные города. Среди них было двое сыновей Микояна, племянник Арманда Хаммера и двое детей из нашего дома – Леня Реденс и Артем Хмельницкий. Родители Нины через два года погибли: загорелся самолет, на котором они летели из Мексики в Коста-Рику.

В третьем подъезде тоже было темное дело – двойное убийство. Муж Николай убил свою жену Рею, а потом застрелился сам. Рея была дочерью директора правительственного дома отдыха “Сосны”. Спустя годы во дворе рассказывали, что в этой истории замешан Берия. Якобы ему приглянулась красивая женщина, и он потребовал ее к себе, а муж, узнав об этом, застрелил ее и себя.

Жизнь после жизни. Котлеты а-ля Крупская
К концу 50-х годов дом стал дряхлеть. Исчезли игривые фонтанчики – во время войны их забетонировали, и они незаметно превратились в обычные дворовые помойки. Когда-то респектабельный и вальяжный, дом потерял свой былой шик. Вместо суровой сталинской охраны в подъездах сидели простые бабульки, а потом и их заменили кодовые замки. Вдруг обнаружилось, что в доме половина квартир превратилась в коммуналки (следствие многочисленных арестов и расселений), и теперь работники Кремля и наркоматов дрались за очередь в ванную и в туалет.

…Дом на набережной давно вступил в рыночные отношения. В просторных квартирах, где когда-то пьянствовал Васька Сталин и отплясывал в одних носках всесильный Ежов, живут американцы, шведы и немцы. И по-прежнему самым престижным считается первый подъезд – там и вид на Кремль получше, и квартиры побольше. Во дворе открыт современный “Спецбуфет N7” – маленький ресторанчик, в котором вас приветствует товарищ Сталин и потчуют котлетами а-ля Крупская и пельменями какого-нибудь Моссельпрома…

Закончилась когда-то блестящая, интригующая и ужасная история этого дома. Его жильцы пережили в этих стенах все: сюда они приезжали после громких побед, отсюда их увозили на верную гибель. Дом окончательно стал памятником – времени, людям, самому себе.

Благодарим Муниципальный музей “Дом на набережной” за предоставление фотографий и архивных материалов, Льва Моисеевича Рошаля – за помощь в подборе иллюстраций.