Олег Даль

Возможно, кто-то еще помнит, как шла на экранах советских кинотеатров «Старая, старая сказка». Было в этой ленте удивительное сочетание фантазии и реальности. Невыдуманная противоречивость жизни и непреложность нравственного закона сказки, где хорошее равно счастливому, а дурное — несчастливому, где герой никогда никого не оставит без помощи и никогда не ошибется, именно благодаря своей наивности. Героя в жизни — грустного кукольника — и в сказке — веселого солдата — играл один и тот же актер кино — Олег Даль.

Все удавалось неунывающему сметливому солдату — обмануть хитрую Бабу-Ягу, раздобыть много денег, получить волшебное огниво (что всегда выручит в трудную минуту), добиться руки прекрасной принцессы. А бродячему кукольнику удалось только сочинить эту красивую сказку, где даже горе красочно, бедность живописна, а достигнутое счастье вечно. Это в сказке капризная и богатая принцесса полюбила бедного солдата и побежала за ним, ломая каблучки и теряя туфельки, на край света. А в жизни добрая и бедная дочь трактирщика оказалась трезво расчетливой и отказалась от своей любви к бродячему кукольнику. Он свернул свою волшебную ширму, уложил кукол в чемодан и ушел один. Впереди у него — трудный одинокий путь. Судьба трактирной судомойки уготована его возлюбленной. В жизни чудес нет. Два персонажа «Старой, старой сказки» — сказочный и реальный — взятые вместе, как бы подчеркнуто иллюстрируют сложный душевный строй всех героев Олега Даля. С одной стороны, их неумение приспосабливаться к действительной жизни, неумение брать от нее то, что она может дать, и томительная, и ноющая жажда того, чего нет, а может, и не бывает на земле, а с другой, их неиссякаемый оптимизм, искрящийся юмор, направленный не столько против других, сколько против самого себя.

Вместе с дурашливой, а на самом деле серьезной песенкой Булата Окуджавы: «Капли датского короля пейте, кавалеры!», появился на экране Женя Колышкин. Именно в роли этого незадачливого гвардейского минометчика из картины «Женя, Женечка и «Катюша», прожившего на наших глазах много и смешных, и серьезных, и трагических минут, кинозрители заметили и полюбили Олега Даля. Его герой покорил нас своей удивительной душевной чистотой, острым чувством справедливости и долга, беспечным равнодушием к славе и простодушным лукавством.

Не в меру застенчивый, не в меру ранимый и удивительно штатский, он оказался таким неприспособленным к суровым будням войны, что всякий раз попадал впросак. С ним случалось то, что ни с кем другим никогда не могло случиться. Его правда была похожа на ложь. Его поступки не подчинялись простой логике здравого смысла. Даль играл вчерашнего мальчишку, наивного и озорного, которого война вырвала из уютного мира книг и школьных проказ. Его голова была напичкана авантюрными романами, его книжные и школьные представления приходили в столкновение с прозой жизни, и он как будто никак не желал ее принять, поверить, что «на войне ведь и вправду стреляют».

Герой Даля явно не доиграл свое в детстве, а теперь даже такое прозаическое занятие, как мытье стола, превращал в увлекательную игру. В грубоватой медсестре Женечке Земляникиной ему чудилась прекрасная дама. И в ответ на ее пренебрежение к неловкому юнцу он мысленно читал ей надменные отповеди: «Да, да, сударыня, я позабыл о вашем существовании, едва вы скрылись   за пеленой дождя…»

Его органическая потребность высоко мыслить и чувствовать, над которой актер кино и сам потом чуть-чуть подсмеивался, заставляла его и поступать соответственно — быть, например, галантным кавалером даже во время спешной переброски воинских частей. Он кидался вон из строя, чтобы помочь даме (той же Женечке Земляникиной) спуститься с подножки автомашины, и плюхался в грязь. Потом мчался вперед, догоняя других, утопая по колено в глинистой жиже размытой   дороги, и видел себя блестящим мушкетером. Лицо сияло, а рука с воображаемой шпагой описывала в воздухе немыслимые движения.

Высокие представления Жени Колышкина о жизни и ее шершавые будни представали здесь в безнадежном противоречии. И в какой-то момент начинало уже казаться, что очарование героя — это очарование никому не нужной духовности и бесполезной интеллектуальности. Он не мог употребить их в дело и не мог отшвырнуть прочь. Он должен был насмешничать над собой, чтобы не изойти жалостью, умничать, чтобы не думать, и улыбаться, чтобы не плакать.

Через самые абсурдные злоключения Жени Колышкина, то попадающего по ошибке в землянку немцев, то учиняющего на передовой во время атаки шумный скандал из ревности, актер советского кинопроносил мысль: герой нигде не поступается своим духовным максимализмом, каким бы ни было смешным и нелепым его поведение. И эта нравственная победа над обстоятельствами приносила неожиданные плоды. Не случайно в сердцах даже грубоватых людей начинали звучать неведомые им доселе тонкие струны. Высокий настрой Жени Колышкина уже не смешил их, не раздражал, а находил свой отклик и у разбитной Жени Земляникиной, и у прижимистого Захара, и у трусливого службиста гвардии лейтенанта.