Приезд Григория Распутина в Санкт-Петербург

III. С момента своего выступления в памятном от ныне агитационном собрании оппонентом протоиерея Восторгова, Григорий Распутин стал кумиром крестьян села Покровскаго. Присутствовавшие на собрании власти, опасаясь возможных для себя последствий неприятного свойства за допущенный у них в уезде „непорядок”, тут же предложили столичному гостю наказать дерзнувшего выступить против него мужика. Но прот. Восторгов не только воспротивился этому, но заручился даже категорическим обещанием и заверением исправника Казимирова, что никаких репрессивных последствий это выступление для Распутина иметь не будет.

— Он нам еще нужен будет, — закончил прот. Восторгов свой разговор на эту тему с исправником. Видимо, прот. Восторгов тогда уже обдумал свой план, впоследствии приведенный им в исполнение… Когда крестьяне,, от учительницы, священника и других лиц, присутствовавших при беседе прот. Восторгова с исправником, прослышали такие подробности и стали передавать все это из уст в уста, обильно уснащая фантастическими отсебятинами, то, как это бывает в таких случаях, из одной заключительной фразы получилось целое повествование, а слова; „он нам еще нужен будет” — быстро превратились в другую, конечно, приписанную уже прот. Восторгову фразу, что, мол, „такие именно люди нужны Царю” и „побольше бы таких людей” и крестьянам чуть ли не вся земля будет роздана и еще многое подобное, в том же духе.

Не только крестьяне села Покровского стали относиться с нескрываемым и даже явно выражаемым уважением к Григорию, которого ранее почти сторонились из за слухов о непристойном поведении жены его Евдокии, о веселом девичьем образе жизни которой по деревне слагались целые легенды; мало также хорошего знала деревня и о жизни самого Григория, проведшего, как говорили в Покровском, юные годы в качестве номерного одной из второразрядных, с вертепным оттенком, тобольских гостиниц. Но и местный священник, до того времени никогда не интересовавшийся Григорием, как бы невзначай прошел однажды мимо его дома, о чем-то заговорив с женой Григория, присел отдохнуть на заваленке, как бы покалякать с прихожанами, а затем все чаще и чаще стал навещать Григория, и вскоре уже его и у себя принимать. Собеседником доселе никого не интересовавший Григорий оказался далеко незаурядным. Начитавшись в детстве с отцом книг духовного содержания, он немало приобрел и поверхностной городской культуры за время своего пребывания в Тобольске. Еще будучи юношей, когда он впервые попал в земскую, находящуюся в уездном городе, больницу с умиравшим отцом, его, со смертью отца, одинокаого сироту, приютила больничная администрация. Около года прослужил он в Земской больнице, в персонале коей были и политические ссыльные, бывшие студенты и вообще „ неблагонадежные “ по тому времени элементы, ссылавшиеся из центров на Север.

Григорий умел приспособляться к обстоятельствам и, из откровенных рассказов, священник села Покровского, отец Николай Ильин, узнал от него, что все это „господа были хорошие”, книжки давали читать и если что непонятно было — охотно растолковывали… Читал, видимо, Григорий в тот период литеру туру, исключительно социалистическую, преимущественно популярно-агитационную. Вступая часто с о. Николаем в беседу на тему о крестьянском житье, повторял заученные, и порою своеобразно им понятые, цитаты из прочитанных брошюрок. Священник Ильин переведен был незадолго до того в Тобольскую Епархию, как опальный иерей, после не понравившейся начальству проповеди на тему о Гапоновском, в 1905 году, движении. Его пребывание в селе Покровском носило характер административной ссылки с оставлением в должности. Человек начитанный, с семинарским образованием, свящ. Ильин, конечно, не чета был Распутину. Но, за отсутствием других собеседников, последний скоро стал постоянным и единственным его приятелем. Пристрастившись к беседам с ним, от. Николай, незаметно для себя, постепенно стал и учителем Распутина. Стоило, бывало, последнему как нибудь своеобразно истолковать какое нибудь незначительное событие или даже слово одно из прочитанной ему вслух газетной статьи или заметки, как свящ. Ильин начинал ему растолковывать истинный смысл и значение спорного обьекта, превращая простые, чисто-дружеские собеседования в целые лекции по всевозможным, каждый раз другим вопросам. Близкая дружба с местным священником привела еще и к тому, что ранее манкировавший церковью Распутин, стал завсегдатаем всех служб церковных, не только в большие дни, т. е. праздники, когда в церковь ходит вся деревня, но и в дни обыкновенные, являясь чуть ли не ежедневно ко всенощной.

Так же молниеносно, как в свое время Евфимий Вилкин—Новых, почти такое же, как и тот, положение, занял вскоре и сын его Григорий Распутин-Новых. Но тут неожиданно случилось событие, взбудоражившее все село Покровское и взволновавшее всех открытие, что Григорий Распутин — сын Евфимия Новых… Вспомнили, конечно, про беглого каторжника, убитого ямщика и все те подробности, который с годами из сказки превратились в умах крестьян в реальную быль. Да и само случившееся событие убеждало в основательности предположений, что Григорий не только сын беглого каторжника, но и сам из каторги бежал. Уверовал в это и свящ. Ильин, который не преминул отписать исправнику специальную бумагу, что-де, мол, давно подозревал неладное и что как пастырь потому и считал своей прямой обязанностью часто наедине беседовать с Распутиным, чтобы тому на исповеди легче было всю душу свою ему, пастырю, раскрыть… * Переусердствовавший, как это вскоре выяснилось, провинциальный иерей, счел нужным вскользь намекнуть и на ..вольный образ мыслей” Григория, полагая, видимо, что этим он окончательно снимет всякие с себя подозрения, нависавшие в связи с упреками селян, что, мол, батюшка „наипервейший друг ему был и чаями у себя потчивал“… преступника. Злые деревенские языки и того дальше пошли, сопоставляя ссылку о. Николая из подмосковского района в глухое сибирское село, его прошлое с прошлым Григория Распутина, оказавшагося Григорием Новых.

А узнали это в селе Покровском вот как: из уезда пришла срочная бумага на имя старосты Белова с требованием немедленно препроводить Григория Новых, он же Распутин, в становую квартиру, в уезд. Староста понял эту бумагу по своему и, арестовав Распутина, действительно, препроводил его под конвоем в уезд. Вернувшиеся понятые и сотские с ужасом разсказывали потом по деревне, что, видимо, Григорий „карась большой”, так как сам исправник, встретив эскорт с арестованным, накричал на них, что-де долго проходили и почему на лошадях не доставили, раз предписание было срочное… А затем уже пошли рассказы о том, что исправник Распутина в канцелярию зазвал к себе, долго „допрашивал” о чем то и т. д. Этим исчерпывались сведения  вернувшихся из уезда. Но фактов было достаточно для догадок, а догадки тут же комментировались, и моментально их сменяли уже готово сфабрикованные и для деревни не подлежащие сомнению факты, а на основании их, и соответствующее выводы:

— Повесят беспременно! — говорили взволнованные крестьяне. Более флегматичные считали нужным вставить и свое слово, спокойное, но веское:

— Еще судить ранее будут . .. Может, на каторгу сошлют .. . обратно, значит … А когда спустя несколько дней в Покровское долетел слух о том, что Григория на второй же день из уезда с жандармами куда-то отправили, авторы предположения что „ повесят беспременно” искренно радовались, что их предположение было правильным и что, мол, и судить такого не станут… Под влиянием всего этого свящ. Ильин и решился на такой шаг: „отписать исправнику”, шаг, ставший для него источником событий, чреватых по последствиям. По существу – же вся эта история с арестом, так своеобразно и отрицательно истолкованная народом, была началом исключительно положительных для Распутина событий, началом его будущей карьеры, если так можно выразиться, а в дальнейшем и славы. С этого момента и следует исчислять начало „Распутиниады ‘, т. е. определенной эпохи в жизни такого государственного колосса, как Россия, и начало конца его, явившегося, быть может, и безотносительно к Распутину, но все же отчасти связанного с этим периодом, косвенно хотя, но имевшим огромное значение для государства .. .

Вернувшись из своего турне, прот. Восторгов сделал Центральному Комитету Монархических организаций в Москве обстоятельный доклад об успехах поездки, останавливаясь не только на отдельных выборных пунктах и резюмируя свои личные впечатления, но и на отдельных эпизодах в разных местах своего пребывания за время трехмесячной поездки. Не обошел он, конечно, молчанием и случай в селе Покровском, высказав и свое мнение по этому поводу. Признавая выработанную Центральным Комитетом систему предвыборной агитации более или менее удачной, он все же указал на то, что для агитации среди крестьян нужны и агитаторы крестьяне. Им по мнению прот. Восторгова, избиратели не только доверили-бы больше, но самое наличие крестьянина на кафедре уже импонирует деревне. Примерно приводя случай в Покровском, прот. Восторгов заявил, что, будь этот самый мужик на кафедре, крестьяне повторяли бы также за ним каждое его слово. И тут же, резюмируя свое заявление, предложил принять постановление о привлечении в монархические организации ораторов – крестьян, предварительно до выступления пройдя с ними курс лекций по необходимым вопросам, при Цен. Комитете. Вслед за единогласным принятием этого предложения, для Комитета стал на очереди вопрос о вербовке ораторов – крестьян. Прот. Восторгов предложил в первую очередь выписать обязательно обнаруженнаго им несомненнаго крестьянскаго „Заратустру“ Григория из села Покровскаго, котораго он лично, в короткий срок обязался превратить в пропагандиста монархического союза.

Немедленно заручились соответствующими официальными формальностями, из центра предписано было в губернию, оттуда — в уезд а из уезда — уже и в село Покровское. Так как прот. Восторгов не знал даже приблизительно, кто именно был его оппонент – крестьянин, а запомнил только произносившиеся в собрании имя его, .то в официальном отношении предварительно предписано было узнать точно все подробности и фамилию крестьянина Григория, выступавшего на предвыборном ‘ при участии прот. Восторгова собрании. Местныя власти произвели дознание и в мельчайших деталях ответили на этот запрос по телеграфу, сообщив не только данные, о том, что крестьянин этот Григорий Распутин и Новых, но даже и биографические и чуть ли не генеалогические подробности. А когда вслед за этим тамошним властям предписано было „предложить означенному Распутину” прибыть в Москву, на каковой предмет снабдить его бесплатным билетом для проезда по железной дороге, то местный исправник, вспомнив о своей беседе с прот. Восторговым и о его словах, что „он нам еще нужен будет”, опытным полицейским нюхом угадал, что тут далеко уж не так просто …

Этим и обьясняется его недовольство по поводу препровождения Распутина пешком в уезд, да еще и под конвоем. Желая загладить свою первую погрешность, явившуюся прямым следствием его собственной нераспорядительности, исправник Казимиров отправил Распутина из уезда до железнодорожной станции на казенных лошадях и в сопровождении двух жандармов. Станционное же начальство, получив многозначительную бумагу исправника о предоставлении Распутину, по распоряжению высшего начальства, бесплатнаго проезда, отвело ему отдельное купэ, а станционный ротмистр Катков прикомандировал в качестве проводника к Распутину одного из своих жандармских унтер-офицеров с приказом сопровождать его вплоть до станции назначения, т. е. до Москвы. Впоследствии все лица, выказавшие Распутину свое такое случайное внимание, награждены были им милостиво, более .чем по заслугам, а сельское начальство Покровского, равно как свящ. Ильин и некоторыя другия лица, попав в немилость у занявшего вскоре положение „старца” — Григория Распутина, испытали на себе все прелести личной мести его …

Но каяться было поздно… Прибыл Распутин в Москву, как раз в тот период, когда прот. Восторгов, доселе никем особенно неведомый, вернулся из Петербурга, куда ездил в сопровождении проф. Морозова и члена московского Центр. Комитета прис. повер. Никитина. Доклады прот. Восторгова о его поездке имели в петербургских монархических кругах большой успех. Член Госуд. Думы Замысловский лично принял участие и добился устройства одного доклада и в Аничковском Дворце, где до того он сам был постоянным и единственным докладчиком по разным злободневным политическим вопросам. А вслед за Аничковским Дворцом прот. Восторгов приглашен был прочитать доклад и в кружке престарелой графини Игнатьевой, старейшей и почтеннейшей из придворных дам последнего времени. Кружок графини Игнатьевой состоял преимущественно из придворных и носил полумистический-полуполитический характер. В нем уродливо сочетались такие явления, как беседы на божественные темы епископа Гермогена и иеромонаха Илиодора, салонные заговоры придворной камарильи друг против друга, — и „веселые вечера” участников кружка, о которых в свое время гуляло по России приписанное Б. М. Пуришкевичу стихотворение, начинавшееся словами: „Была война, была Россия, и был салон графиня И. „Где новоявленный Мессия „Тянул холодное „Аи“. В другой части этой злободневной поэмы, сопоставляя Распутина с остальными членами кружка, автор характерно подметив, выделяет яркий этот контраст в следующей строфе: „И маникюр графини блещет и „На фоне траурных ногтей …

Доклад прот. Восторгова в салоне гр. Игнатьевой был сплошным триумфом для докладчика. Далекие от действительной государственной жизни придворные приспешники, делавшие политику в своих салонах и знавшие жизнь страны разве только из окон своих хором и отчетов управляющих их крупными поместьями, сразу поняли, что есть еще и другая жизнь, жизнь настоящая, жизнь необьятной страны с многомиллионным крестьянским и, как оказалось, интересным даже с их точки зрения, населением … Насколько хорошо все эти люди знали жизнь страны, можно заключить по следующему характерному факту: когда прот. Восторгов, развивая перед собравшимися в салоне вопрос о необходимости наделения голодающих периодически, вследствие малоземелья, крестьян землей, присутствовавший среди гостей Пензенский предводитель дворянства И. Брянчанинов, считавшийся в придворных кругах либеральствующим, привел ряд фактов из области крестьянской нужды в недавний до того времени неурожайный год. Аудитория рты разинула от удивления и вместе с тем — ужаса, что крестьянам в некоторых губерниях приходилось толочь и молоть кору деревьев и есть изготовляемые из этого суррогата лепешки. А князь Н. Трубецкой, член Государственного Совета, крупный помещик-землевладелец Рязанской губернии, искренно усумнившись в действительности впервые, видимо, услышанных им фактов, в деликатной форме следующим образом высказал свои по этому поводу сомнения:

— Неужто у них и хлеба то не было ! .. Сиятельный помещик, вероятно, полагал, что голодающим крестьянам не хватало устриц и куропаток .. . Этот случай стал притчей во языцех всей столичной прессы, и КН. Трубецкой, оправдываясь в газете „Новое Время”, искренно заявлял, что он ранее не мог и допустить чего либо подобного и что в районе его поместий таких фактов не существовало. Правда, его и в этом разубедили приведением статистики голода девяностых годов, но … великосветская психология его вряд ли и от этого много изменилась. Доклад прот. Восторгова и прения по некоторым отдельным частям его затянулись далеко за полночь. – 29 — За ужином, после доклада, разговор все время вертелся вокруг той же темы, и гости, особенно дамы, в восторг приходили от удачной имитации и пародирования прот. Восторговым деревенской сцены в селе Покровсколи. Особенно много смеха вызвал своеобразно по мнению „салонных политиканов” понятое крестьянами замечание прот. Восторгова о необходимости избрания в Госуд. Думу „русских людей”, которое, как решили в салоне, обидело крестьян, почему они-де и заявили: — Нешто мы татар посылаем. .. Уже в частной беседе, прот. Восторгов посвятил собравшихся в салоне в подробности постановления Центр. Комитета Монархических организаций о привлечении агитаторов – крестьян, нарисовав им картину своего плана будущей всеобщей, благодаря этому, победы на выборах. И тут же для вящей убедительности заявил, что для почина в этом деле выписан именно тот самый крестьянин Григорий, выступление коего против прот. Восторгова и привело к означенному выше решению Комитета. Присутствовавшие в салоне, одобрив находчивость прот. Восторгова, все в один голос заявили о своем желании повидать „этого мужичка”. Прот. Восторгов обещал исполнить их желание тотчас же по прибытии последнего в Москву, оговорившись, однако, что в том только случае, конечно, „если его удастся розыскать”. Присутствовавший на докладе в салоне графини Игнатьевой товарищ министра внутренних дел П. Д. Крыжановский обещал свое в этом смысле содействие, и высокопоставленные члены кружка уже заранее предвкушали всю прелесть посещения их салона „самым настоящим мужичком”. Это было ново, оригинально и „страшно занятно”, как уверял их предводитель дворянства Брянчанинов, воспользовавшийся случаем щегольнуть знанием деревни, которую-де он изучал теоретически и … практически, проводя, по его собственным словам, ежегодно по целому месяцу у себя в деревне в промежутке между весенним и летним сезонами в Крыму и заграничных курортах. Прот. Восторгов, впервые попав в великосветское общество, не без основания гордился своим успехом в салоне и особенным вниманием к нему не только в течении вечера, но сказавшемся в приглашении его гр. Игнатьевой лично на следующий день, „на чашку чаю”. Это второе посещение салона носило уже более интимный, нежели оффициальный характер. Среди как-бы запросто явившихся к чаю к графине Игнатьевой гостей, подавляющее большинство состояло из женской половины. Разговорам о вчерашнем докладе батюшки не было конца.

Пропустившия этот доклад графини: Шувалова, Клейнмихель, баронесса Пистолькорс и другие статс-дамы, искренно сожалея о том, упросили прот. Восторгова повторить для них касавшуюся „мужичков” часть доклада, о которой так много уже говорили в их кругу. И снова, как и накануне, веселому настроению, казалось, конца не будет; снова те же просьбы „показать” этого мужичка и вторичное на сей раз обещание прот. Восторгова исполнить эту просьбу, тем более, что сиятельныя дамы наперебой предлагали свои услуги в отношении облегчения розысков нового обьекта исключительного любопытства для членов кружка великосветского салона. Присутствовавшая тут же гр. Головина предложила, через сестру свою А. А. Вырубову, повлиять на успешные розыски и осуществление предпринятого плана демонстрирования пейзажа в великосветском салоне.

Тут то прот. Восторгов сразу понял, что все случившееся столь неожиданно для него, далеко не так шаблонно, как ему по началу это казалось. Внимание великосветского общества, влиятельные знакомства, придворные сферы, а там — гляди — еще того больше, и в придворные иереи недалеко. От одних размышлений у него вскружилась голова. И он, видимо, твердо решил „на мужичке карьеру сделать”. Одновременно с предпринятым таким решением, прот. Восторговым был выработан и соответствующий строгий план действий; намечены были весьма характерные детали его будущих отношений с Григорием и, как подобает профессионалу-миссионеру, прот. Восторгов решил позаниматься с неотесанным мужичком, чтобы тот в салоне лицом в грязь не ударил, да и его в неловкое положение не поставил^ … И действительно: от деревенского крестьянина Григория, благодаря рассказам прот. Восторгова, ждали каких то новых, мужицких, откровений, новых истин о впервые проникшем в салон вместе с прот. Восторговым каком то, для них доселе несуществовавшем, крестьянском вопросе. Все это им очень хорошо учитывалось, и на этом именно прот. Восторгов строил все свои дипломатически-церковные, если можно так выразиться, планы будущего своего при дворно- духовного величия.

V. Легко, конечно, понять то нетерпение, с которым вернувшийся из Петербурга прот. Восторгов ожидал приезда, ставшего для него обьектом умопомрачительных вожделений, крестьянина Григория Распутина-Новых, о котором он уже знал все подробности из первой официальной телеграммы от тамошних властей в Петербург. Скрывая тщательно свои тайные замыслы о Распутине даже перед Центральным Комитетом, прот. Восторгов, усердно готовился к встрече своего гостя и его пребывание в Москве решил обставить так, чтобы Распутина держать все время в сфере исключительного своего влияния. Приписав личным своим, будто-бы, хлопотам случайное участие влиятельных лиц из салона графини Игнатьевой в деле розысков и препровождения Распутина в Москву, прот. Восторгов, узнав о скором его прибытии, лично запросил тобольские власти по телеграфу о предположительном дне приезда Распутина и, получив точные сведения, встретил его на вокзале. Неожиданная и радостная встреча Распутина прот. Восторговым, т. е. именно тем самым, которого он на собрании „сбил с панталыку”, как остроумно шутили крестьяне, окончательно заставила Распутина приуныть.

И без того, весь этот „почет” со стороны исправника, железнодорожной и жандармской администрации, его арест и беспрерывный от Покровского до Москвы постоянный и неотлучный конвой, все это не внушало Распутину ничего доброго. Часто вспоминал он в длинном пути свое прощание с семьей, горькие слезы своей Евдокии и плач деток. Не раз, быть может, каялся и сожалел он о своей словоохотливости, вспоминая хотя и радостный для него день ставший так внезапно ныне уже безрадостным.

— А что то еще впереди ожидает ? — размышлял он. И точно в калейдоскопе, проносились пришедшие на память вдруг ужасные разсказы покровского батюшки о последствиях выступлений некоторых лиц, в гапоновские дни, которые он почему-то вдруг приравнял к своему выступлению против прот. Восторгова, и в его воображении рисовались уже тюремные решетки, суд, обвинение в стремлении к ниспровержению существующего строя и все финальные с этим связанные прелести… А тут еще и словоохотливый жандармский унтер, его сопровождавший, со своими рассказами о том, что „сицилистов, тех, значит, которые-против Царя” завсегда сопровождать приходится, но все больше в губернию, а чтобы в столицу, так оно очень редко… Естественно, все это наводило Распутина на самые грустные размышления. Подавленный, осунувшийся и уставший от длинного и неприятного пути, Распутин выглядел ужасно. А когда на перроне вокзала перед ним выросла фигура прот. Восторгова, он окончательно растерялся, решив, что, мол, „все кончено”. Сразу все понятно стало, исчезли затаенные, хотя и слабые, искорки надежды, ясно было, что настала беда и именно от этого батюшки исходящая. Когда же прот. Восторгов предложил ему отправиться вместе с ним, то конвойный жандарм этому воспротивился, заявив, что „приказано сдать при бумаге”… Быстро выполнены были все мелкие формальности. Станционная жандармская власть, предупрежденная, видимо, обо всем, немедленно приняла „сданного при бумаге” Распутина, и через несколько минут он вдвоем с прот. Восторговым сидел уже в пролетке московского лихого извозчика, мчавшегося по направлению к Большой Дмитровке, к дому, где жил прот. Восторгов. Несколько минут, проведенных Распутиным в станционном жандармском отделении — казались ему годами. В плоховатой одежде, с маленькой котомкой в руках, весь точно помятый, грязный с дороги, Распутин производил удручающее впечатление. И только очутившись на воздухе, в лакированной коляске на мягких рессорах и резиновых шинах, впервые за последние дни без конвоиров, рядом с прот. Восторговым, так ласково и сверх ожидания, — мягко с ним беседовавшим, Распутин понемногу стал приходить в себя. Прот. Восторгов всю дорогу только и распрашивал: „как исправник поживает”, „та-ли еще учительница на селе”, в связи с этим вспомнил о своем обещании содействовать переименованию начальной сельской школы в двухклассное училище, посвятив попутно Распутина в тайны подобной метафоры, от которой училище, собственно, ничего не выгадывает, все остается по прежнему, но зачисление его в следующий разряд влечет за собой увеличение содержания учительнице.

Распутин слушал как ошеломленный, и ни одним словом не обмолвился. А прот. Восторгов, когда уже подьезжали к дому, просил напомнить как нибудь об учительнице и ее просьбе, чтобы при случае похлопотать за нее … В доме прот. Восторгова Распутину отвели отдел-* ную комнату. Дав гостю своему отдохнуть и привести себя в приблизительный порядок, прот. Восторгов осторожно, чисто по миссионерски, с подходами издалека, стал вводить его в курс происшедших событий, и, дойдя до описания салона графини Игнатьевой и лиц, в нем бывающих, совершенно огорошил Распутина этими громкими именами „Царю близких лиц”, как старался прот. Восторгов популярно истолковать ему высокое положение, занимаемое последними. И незаметно для самого себя, увлекшись собственными перспективами, прот. Восторгов нечаянно, видимо, а то, быть может и для вящей убедительности, проронил:

— С такими лицами мы и ко Двору попасть можем. Конечно, сказав умышленнн „мы”, прот. Восторгов в душе не сомневался, что это „мы” касается его одного. Да это и понятно. Могло ли даже в голову прийти ему, кто из них двух, кроме него, может рассчитывать на это ! Тем более допустить, что случится обратное: при дворе окажется Распутин, а не он, вскоре потерявший даже доступ не только в салон гр. Игнатьевой, но и к отдельным влиятельным лицам, ранее принимавшим его с распростертыми обьятиями. А случилось это так же, как и с покровским священником Ильиным: прот. Восторгов не учел, да и не мог учесть, того стихийного влияния, которое сразу оказалось за Распутиным, на первых порах не столько личного, сколько благодаря всех, сгруппировавшихся вокруг него высокопоставленных и власть имевших сановников, как в министерских, так и придворных кругах. Прот. Восторгов готовил Распутина не для Распутина, а исключительно для себя и своей карьеры. Но вскоре горько убедился в ошибочном, ложном рассчете, когда, вместо собственной карьеры, стал свидетелем карьеры Распутина, а наряду с этим — померкшей своей временной славы и чуть ли не опалы. Свою работу с Распутиным прот. Восторгов начал не с введения’ его в курс агитационных наук и основной роли, для него предназначенной монархическим комитетом, а с ознакомления с ролью великосветского кружка салона гр. Игнатьевой.

Беседуя с Распутиным по целым дням, прот. Восторгов, путем разных примеров, осторожно внушал ему, чего делать в великосветском обществе нельзя, что можно и должно, доходя в своих стараниях чуть ли не до лекций „хорошего тона“. Хитрый мужик, как его впоследствии окрестили, а по моему — даже не глупый и обладавший особым даром „приспособляемости”, Распутин, внимательно слушал, даже как бы с благодарностью, и все на ус мотал. Прошло несколько дней и Распутин, наружно преображенный, в новой поддевке, сапогах и рубахе, подстриженный и вычищенный, предстал перед Центральн. Комитетом Монархических организаций. Правда, прот, Восторгов не особенно охотно представил его Комитету. ‘Но к этому его обязывал партийный долг, долг не только моральный, но и материальный. С появлением Распутина в Комитете, ликвидировались старые авансы на организацию его приезда и на расходы по приведению в исполнение основного с его приездом связанного плана, предстояли новые авансовые подотчетные и безотчетные суммы. На Комитет Распутин произвел различное впечатление; одни сомневались в ораторских способностях новоявленнаго Заратустры, другие уверяли „что он еще разойдется”, были и такие, которые в односложных фразах его, коими он отвечал на тирады и речи в его честь произнесенные, усматривали скрытые достоинства и таинственно туманно предсказывали „нечто”… Никто конечно, не знал истинной подоплеки столь странного поведения Распутина, задумчиво сидевшего в заседании и рассматривавшаго развешанные по стенам портреты, в то время, когда „комитетчики” всю свою ораторскую энергию и красноречие употребляли по его адресу. Никому в голову и не могла прийти мысль о том, что все его поведение в тот вечер — являлось результатом наущения прот. Восторгова.

Один только экспансивный товарищ председателя петербургского монархического союза, П. Ф. Булацель, случайно приехавший в Москву и присутствовавший на этом экстренном заседании Комитета, категорически — отрицательно отнесся к Распутину и в личной беседе с проф. Морозовым и другими членами комитета высказал свое по этому поводу резкое мнение:

— Вы ждете от него пользы, а получите большой вред… П. Ф. Булацель тут же советовал ликвидировать эту затею, но на него обрушились соратники по партии, видевшие в Распутине новую эру торжества вожделенных идей монархического союза. Результаты ныне известны, и говорить о них не приходится. Распутин продолжал жить в доме прот. Восторгова, быстро освоившись с новой обстановкой; успокоил подробным письмом семью о своей участи, перевел небольшую сумму денег в село Покровское и зажил припеваючи. Попутно с пичканьем Распутина лекциями на разныя теиы, в коих может встретиться надобность в великосветском обществе, прот. Восторгов вел переписку с граф. Игнатьевой, подробно посвящая ее в свои собеседования с „мужичком” и сообщая письменно некоторые „взгляды” последнего на разные вопросы. Нечего, конечно, говорить, что все это были не взгляды Распутина, которых у последнего вообще в ту пору, да и позже, не было. Но внушая их Распутину, прот. Восторгов дипломатично сообщал все это гр. Игнатьевой, чтобы заранее обеспечить и подготовить своему протежэ успех. Распутин был в курсе всей этой переписки. Купив карманную тетрадку, карандаш и перочинный ножик, прот. Восторгов заставлял его записывать многое для памяти, правильно рассчитав, что всякая фраза,, однажды записанная, легко запомнится полуграмотным Распутиным, и, за отсутствием у него вообще каких либо по этим вопросам взглядов, все это будет усвоено им, как собственное, и силою привычки постепенно привьется ему.

На первых порах оно так и было. Но очень недолго. В дальнейшем же Распутин не только отказался от всего этого, но дошел до того, что его взгляды почитались законом даже для тех, кто еще так недавно- поучал неотесанного мужичка. „Химически” изготовив его в своей лаборатории, прот. Восторгов решил, наконец, и за дело взяться.. А это означало — в Петербург, в салон гр. Игнатьевой, в общество высокопоставленных и влиятельных лиц, а там, там… близка и реальная действительность, в которую должны были претвориться все его, почти несбыточные, как ему самому так недавно казалось, мечты о головокружительной карьере заурядного миссионера, вознесенного исключительным случаем до апогея полного счастья, предел коего завершался зачислением, в придворные иереи. А там шаг за шагом по иерархической лестнице недалеко и до конечного предела ей. – Так рассуждал ушедший весь во все это, как ему казалось, недалекое свое будущее прот. Восторгов. И судорожно-трепетно сжималось сердце, когда, приехав в Петербург, он отправился с визитом к граф. Игнатьевой.

Почетная председательница кружка предварительно пожелала одна побеседовать с Распутиным, а затем уже и в собрании его показать. В этом было меньше любознательности и даже любопытства, чем желания иметь возможность первой увидать „интереснаго мужичка” и первой рассказывать о нем до собрания в великосветских гостиных. Прот. Восторгов и Распутин приглашены были гр.. Игнатьевой к следующему дню и в неприемные часы, чтобы никого не встретить, и помехи не было-бы гостям, к приему коих графиня тайно от самых близких готовилась все утро. Появление Распутина в уютном будуаре великосветской престарелой, но еще бодрящейся львицы обставлено было с какой то чуть ли не торжественной таинственностью, а каждое слово, им произнесенное, в тот  день, комментировалось хозяйкой салона и всеми приверженками кружка, как и впоследствии роняемые Распутиным фразы, на всякие лады. Мистически настроенный кружок, подготовленный прот. Восторговым в этом духе, в каждом слове Распутина усматривал какой то тайный и обязательно божественный смысл, а тут еще случилось событие, сразу выдвинувшее Распутина в обладателя какой то сверхестестественной, и никак иначе, как божеской, силы. Неглупый и сообразительный от природы сибирский мужик, с первого момента своего появления в обществе великосветских и мистически настроенных, бесившихся с жиру, придворных дам, интуитивно сообразил, что дурачить их вовсе уж не так трудно, и что ему от этого только ,.лафа будет“.

Он рассказывал им народные сказки о разных царевнах, живших „в тридевятом царстве, в заморском государстве” и, подобно тому, как деревенские бабы, рассказывая детям такие сказки, меняют сюжет каждый раз по собственной выдумке, Распутин поступал точно так же, приспо собляя свои сказки, применительно к аудитории. Его слушали с затаенным вниманием и делали из этих сказок выводы умопомрачительные. Смелея с каждым днем и все более и более входя в новую роль, Распутин однажды выкинул штуку, за которую и произведен был в разряд „святых” и наименован „старцем*, явившимся в сопровождении прот. Восторгова на одно из очередных собраний кружка, немного ранее назначеннего часа, его провели в приемную графини Игнатьевой, белую, сплошь увешанную картинами, комнату. Распутин с любопытством рассматривал развешанные по стенам произведения лучших художников, а когда внимание его остановилось на классическом произведении „Нана”, он глаз не мог оторвать от голой, исключительной красоты женщины… Прот. Восторгову пришлось даже заметить ему, что это „непристойно” мол, а по долгу занимаемого сана — и возмутиться классическим произведением талантливаго русского художника. И как бы в знак полного своего презрения к этому антирелигиозному произведению прот. Восторгов перешел в смежную комнату и стал рассматривать портретную галерею предков графини. В это самое время и произошло то, что впоследствии и послужило поводом к принанию святости Распутина и производству его в „старцы.” Вышедшая из своего будуара хозяйка дома застала пришедших первыми гостей — прот. Восторгова и Распутина, — в разных смежных, комнатах. Поздоровавшись с Распутиным, графиня Игнатьева осведомилась, нравится ли ему ее коллекция картин, которой не без основания она очень гордилась. Тут Распутин, заранее, как это видно будет ниже, замыслив коварное, подобострастно заявил.

— Простите, графинюшка! Не смотрел… Нехорошо голых женщин напоказ выставлять… Женщина — оно создание божеское. Мать человеческая… Ева, значит … Из мужниного ребра сотворенная… Из самого что ни на есть нутра Адамова… Плоть от плоти… Кровь от крови… И тут же, повернувшись к изображению „Нана”, Распутин осенил картину крестным знамением… Графиня смутилась. Перешли в другую комнату, постепенно наполнявшуюся собиравшимися членами кружка. Из уст в уста передавалась история с картиной и по предложению юного барона Пистолькорса, мистика, недавно променявшего блестящий гвардейский полк на монастырь, куда он все собирался уйти, решено было картину эту в будущем удалить, а пока, временно закрыть. Но каково было удивление всех присутствовавших, когда они узнали, что картина эта повреждена. Бросились осматривать шедевр искусства и обнаружили в центре картины крестообразный разрез. Отьявленный мистик и авторитет в кружке, барон Пистолькорс, сразу нашелся и установил, что картина лопнула от осенения ее крестным знамением . ..

Целым рядом фактов из области историческо-мистических событий, приведенных юным мистиком, эти соображения не только подтверждались, но становились все более и более неоспоримыми. Сомнениям не было места. Члены кружка наперебой стали оспаривать друг перед другом свое предвидение, что не простой, мол, Распутин человек, что есть в нем что то сверхестественное, дойдя постепенно и до наличия в нем … святости. А происходившее вслед затем собрание кружка носило характер какой то наэлектризованности; никто не — 40 – слушал доклада епископа Гермогена, не имел успеха также и фаворит кружка — иеромонах Илиодор. Все взоры обращены были в сторону нового фаворита — „старца” Распутина, за каждым движением его внимательно следили десятка два пар женских глаз, чтобы не пропустить какого нибудь нового проявления святости сверхестественного „старца” …

Странное собрание закончилось. Уехали докладчики— еписк. Гермоген и иером. Илиодор, а с ними и прот. Восторгов с Распутиным. Всю дорогу и дома, пока в салоне графини Игнатьевой оставшиеся гости с духовным трепетом осматривали лопнувшую от распутинского креста картину, жившие в одном подворье на Васильевском острове докладчики и прот. Восторгов с Распутиным, делились впечатлениями только что проведеннаго вечера в великосветском салоне. В кругу своих Распутин, конечно, не счел возможным повторять бредни великосветских мистиков и откровенно рассказал, как он ножем провел по картине, полушутя заявив прот. Восторгову;

— Спасибо, батюшка, что нож во время купили, пригодился. За плотным ужином с обильным возлиянием четыре карьериста много смеялись над великосветскими мирянами, которым Господом-Богом так много отпущено силы и так мало ума. Впоследствии тот самый вечер и беседа эта послужили предметом взаимных друг-друга разоблачений с целью устранения невыгодной конкуренции. Епископ Гермоген, человек образованный и умный, сразу сообразил всю опасность вознесенного до небес в кружке „старца” и стал разоблачать историю лопнувшей картины. Его ближайшим соратником в этом деле был иером. Илиодор, а впоследствии, в качестве главного свидетеля присоединился и прот. Восторгов, для вящей убедительности каявшийся в том, что им лично по настойчивой будто-бы просьбе был куплен Распутину этот самый перочинный нож, которым он надрезал картину. Но все три „дипломата в рясах”, как они ни старались дискредитировать „старца”, оказались бессильны и, в результате предпринятой тогда уже многочисленными поклонниками Распутина контр-аттаки, потерпели сильное поражение.

Лишенные доступа в салон гр. Игнатьевой, где освоившийся Распутин сразу занял доминирующее положение, они стали обивать пороги власть имущих лиц, добиваясь „изьятия Распутина из обращения”. Но силы оказались неравныя, и в результате, когда еписк. Гермоген и его пособники — иером. Илиодор и менее сильный связями прот. Восторгов, стали распространять неприятные для членов кружка салона гр. Игнатьевой слухи, первые два были сосланы и заточены в дальние монастыри, а прот. Восторгову предложено было, под угрозой той же участи, вернуться к мирным своим занятиям. Вся эта эпопея разыгралась так неожиданно и быстро и обставлена была такой таинственностью, что только немногим счастливцам известны были все закулисные перипетии этой великосветской интриги. А когда петербургская пресса попыталась произвести „раскопки” в этом деле и сначала ощупью, а затем и более твердо занялась раскрытием тайн Гермогено-Илиодоровского дела, обер-секретарь святейшего синода Боровитинов, по распоряжению обер-прокурора синода, вызвал к себе редакторов газет и от имени последнего заявил что этого вопроса не должно касаться в печати, так как он является вопросом характера государственной тайны и в настоящее время находится в стадии специального секретного расследования. Прессе, естественно, пришлось умолкнуть, несмотря на имевшиеся в редакциях документальные данныя от епископа Гермогена и Илиодора, стремившихся из заточения сказать всю правду об этом деле во всеуслышание, чего бы это им ни стоило, даже виселицы, как писали из дальних монастырей еписк. Гермоген и иером. Илиодор, тайно навещаемые своими саратовскими и царицынскими друзьями, тщетно долгое время прилагавшими все усилия к освобождению их из несправедливаго заточения .