Воспоминания дочери авиаконструктора Туполев А.Н.

Родился в 1888 году. Академик. Генерал-полковник инженерных войск. Под руководством Туполева создано свыше ста типов военных и гражданских самолетов. В том числе, ТУ-104, ТУ-144, ТУ-114. АНТ-25. В 1937-1941 годах репрессирован. Лауреат Ленинской и Государственных премий. Трижды Герой Социалистического труда. Умер в 1972 году. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

Туполева Юлия Андреевна. Врач. Замужем. Имеет дочь и двоих внуков. Живет в Москве. Сегодня мы в гостях у дочери великого русского авиаконструктора, Андрея Николаевича Туполева, Юлии Андреевны Туполевой.

Юлия Андреевна, а каким образом папа стал авиаконструктором, из какой он семьи?

Юлия Туполева. Отец у него из Сургута, род из Сибири √ казаки. Мама из Твери. Отец был преподавателем, а мама была очень образованная женщина, знала несколько иностранных языков, вообще прекрасный человек. Прадед, по маминой линии был врач. Так что в роду никто не был связан с техникой. Но у него самого, т.е. у моего отца была большая тяга к технике. Он с детства все что-то мастерил, что-то делал, причем, родители это поощряли. Мама у него была необыкновенной доброты женщина… необыкновенной доброты Анна Васильевна Лисицына. Представьте, ему понадобилось из рояля вынуть что-то, он разорил этот рояль, вытащил, что ему надо и никто его за это не ругал. Он все прекрасно делал. И так как у него была тяга невероятная к технике, то по окончании гимназии, решил поступить, тогда это было Высшее императорское техническое училище. Потом это стало МВТУ — Московское высшее техническое училище…

К.С. Бауманское…

Ю.Т. Бауманское, да, но там его учеба, правда, прерывалась. Потому что его арестовали, были какие-то студенческие восстания и он как-то был с этим связан. В общем, его посадили в тюрьму. Несмотря на то, что Жуковский Николай Егорович, очень известный ученый, он протестовал, он просил, но ничего не получилось. Он, какое-то время просидел в тюрьме, и затем его сослали под домашний арест, сослали в его же имение. У них было такое имение небольшое под Кимрами, в Стомазове и он там жил. И там он освоил еще сельскохозяйственные дела. Он вообще всем интересовался. И прекрасно освоил сельскохозяйственную работу и прекрасно этим владел. Николай Егорович Жуковский хлопотал, очень энергично, чтобы его вернули и, наконец, его отпустили и он снова поступил в МВТУ, которое и кончил и потом уже там читал курс лекций.

К.С. А почему он занялся именно самолетами?

Ю.Т. Вот это, я боюсь вам сказать, но просто его это очень интересовало. Аэродинамика, первое, по-моему, чем он занимался, когда Жуковский организовал такую лабораторию, кружок. Нужно было сделат ь аэродинамические трубы и он сделал трубу — плоскую, по-моему, да, плоскую, а потом уже впоследствии понадобилась круглая и тогда вот ЦАГИ стали строить. Кстати, ЦАГИ — недалеко было от нашей дачи и он все искал место, где бы построить ЦАГИ. Потому что в предыдущем помещении, на улице Радио, там уже не помещалось ничего и вот каждое воскресенье, если он был свободен, он сажал всю семью в машину, сам за руль, и вот ездили, искали место. И, наконец, нашли место, где теперь вот город Жуковский и там теперь большие трубы и все это удовлетворяет уже современной технике.

К.С. А ваша мама откуда родом?

Ю.Т. Ну мама, москвичка. Бабушка, мамина мама, она была учительница, просто учительница. Как она говорила: “ Народная учительница” , из Ельца. А дедушка, отец ее, он работал в банке, банковский служащий.

К.С. А как познакомились ваши родители?

Ю.Т. Они познакомились очень просто. Когда началась война 14-го года, они оба работали в лазарете. Медбрат и медсестра. И там они познакомились. И сразу полюбили друг друга и потом всю жизнь были вместе. Но были и всякие перипетии, он очень тяжело болел. Лежал в больнице, но она, конечно, приложила все силы к тому, чтобы его из этой болезни вытянуть…

К.С. Что с ним было?

Ю.Т. Туберкулез был.

К.С. Для него это на всю жизнь…

Ю.Т. Представляете себе, что она его все-таки вытянула. Она научилась готовить какие-то особые блюда, надо было кормить хорошо, тогда с едой было плохо – она всему научилась. И он, в общем, практически выздоровел и не болел до тех пор, пока мама не умерла, пока она не умерла. Даже когда он в тюрьме сидел, он не болел. И когда ему предложили работать, он поставил условие, он сказал, что не будет работать, пока не увидит свою жену, ребят. А мама, ведь тоже была в тюрьме. И представьте, маму выпустили. Конечно, она была больной человек и до тюрьмы, а пришла совсем больная. Но тем не менее, когда он ее увидел, сразу ожил. Вот я помню первое свидание и второе, мы ездили к нему. На первом свидании у него был вид очень плохой, а на втором, он был радостный, поправился и он взялся за работу, все было хорошо, потому что маму увидел, нас.

К.С. То есть, была какая-то связь между ними магическая.

Ю.Т. Была связь, да. И потом, когда мама умерла, у него сразу обострился туберкулез снова. А ведь в течении стольких лет ничего не было. Она за ним следила невероятно, невероятно просто, как-то чувствовала все, что с ним происходило.

К.С. Юлия Андреевна, насколько я понимаю из того, что вы рассказали, у него вообще как-то отношение с властями складывались не очень хорошо и при государе-императоре его посадили…

Ю.Т. Посадили…

К.С. И потом большевики его посадили…

Ю.Т. Опять посадили…

К.С. А как он вообще относился к властям?

Ю.Т. Вы понимаете, вот я потом спрашивала родителей: почему вы никогда ни о чем не говорили при нас, при ребятах о политике, о том, за что в тюрьме сидели, как, что. Никогда, ничего, ни о чем не говорили. Ни одного слова. Я говорю, почему вы так от нас все скрывали, мы, прямо как под колпаком. И они мне сказали6: знаешь, ты живешь в этой стране, прекрасной нашей стране, если мы будем что-то такое рассказывать, ваша, еще не окрепшая психика может как-то не так отнестись к этому и вы потеряете долю патриотизма — это невозможно, когда живешь в этой стране, должен любить эту страну. Представляете, чтобы как-то не пошатнулся патриотизм, боялись. Вот поэтому мы ничего не знали, как дураки были, ничего не знали. В 37-й год, когда все это происходило, мне и в голову не приходило, я уверена была что это ошибка, что если товарищ Сталин узнает, он, безусловно, сразу исправит эту ошибку. Хотя меня прорабатывали, конечно, в школе за родителей.

К.С. В каком классе-то вы были?

Ю.Т. Я была в 9-м, не то в 10-м, кончала почти и, конечно, меня проработали и убеждали, чтобы я отказалась от родителей. Естественно, я сказала, что никогда. Как я могу отречься, когда я знаю, что они прекрасные люди и все только для Родины, как говорится. Я не могу отречься. Меня хотели исключить из комсомола, но ребята не проголосовали за мое исключение. Сейчас мы с ними, когда встречаемся они вспоминают, говорят, помнишь, мы не голосовали против тебя. Но мне записали строгий выговор за потерю политической бдительности, что я не усмотрела, что рядом со мной такие ужасные…

К.С. Враги…

Ю.Т. Враги, да.

К.С. Юлия Андреевна, вы помните день, когда арестовали папу?

Ю.Т. Вы знаете, я не могу помнить, потому что брат болел скарлатиной и лежал дома. И я, чтобы не заразиться, жила в семье у одного авиационного нашего работника. Я жила у них и не знала, конечно. Потом пришел ко мне старший брат двоюродный, который у нас жил, он й погиб потом на фронте — Володя и сказал: “ Юля, иди домой, у нас дома несчастье.” И я пришла, увидела, узнала, но я сразу как-то подумала, ну это же ошибка, сегодня, завтра разберутся.

К.С. И что происходило дома?

Ю.Т. А дома что было? В этот день бабушка была, потом у нее инфаркт миокарда случился. И она уже лежала. До маминого возвращения она как-то дотянула все-таки. Потом, значит, Леша был больной, братишка мой, я говорила, скарлатиной. До этого мы были прикреплены к больнице Кремлевской, тогда это называлась “ Кремлевка” , кажется, четвертое управление. Мы сразу, естественно, всего лишились. Все сразу забрали но: и медикаменты, и сестру, все. Я спросила, как мне быть, где найти врача, ответили: в районной поликлинике. Я вызвала. Был прекрасный доктор, женщина, она меня научила, как нужно делать уколы, какое лекарство и даже так любезна была, что написала на большом белом листе и сказала: вот ты прикрепи около бабушкиной кровати, чтобы тебе знать, когда, что ей делать надо в течение дня. Когда укол, когда таблеточку, на все случаи жизни. Ну, как-то я сориентировалась. А потом нас уплотнили, естественно, вселили к нам две семьи, сотрудников НКВД. Одна семья очень хорошая — он рабочий, жена — бывшая домработница, двое детишек, хорошие, милые люди, добрые такие. Когда мама вернулась, она с этими детишками занималась, помогала им учиться, потому что мама была хорошо образована.

К.С. А маму, когда арестовали?

Ю.Т. Да тут же прямо все…

К.С. В тот же день?

Ю.Т. Ну, может быть, на следующий, в общем, сразу, я пришла домой — никого нет.

К.С. И вы остались одна с братом и с бабушкой?

Ю.Т. С братом, и с бабушкой. Бабушка тут же заболела, а брат уже был больной.

К.С. А каким же образом вас не отправили в детский дом?

Ю.Т. Дело в том, что у нас были большие друзья, старшее поколение, может быть, кто помнит, он сначала был первым заместителем у отца, потом стал самостоятельным конструктором, Архангельский Александр Александрович. Жена его, Наталья Дмитриевна, урожденная Ушакова, словарь Ушакова, наверняка все знают, так эта вот семья. Это изумительные люди, изумительные люди, они многим помогали. И они, буквально, взяли нас под свое покровительство. Каждую неделю Наташа, Наталья Дмитриевна приезжала к нам с огромными сумками, привозила продукты. Они нас просто спасли, просто спасли.

К.С. И сколько же продолжалась такая жизнь?

Ю.Т. Четыре года с лишним.

К.С. Маму, когда выпустили?

Ю.Т. Почти перед тем, как освободили отца. А его освободили, кажется, на пятый или седьмой день войны. В тот день, когда отец пришел домой, как раз была бомбежка, он побежал на крышу, ловить эти зажигалочки, мы говорили не ходи, уж посиди дома, а он: “да нет, да как же я могу”. А утром, следующего дня мы уехали всей семьей, взяв с собой еще и любимого кота, поехали в Омск, потому что в Омск эвакуировалась организация отца.

К.С. Юлия Андреевна, эти четыре года вы учились в школе, насколько, я понимаю?

Ю.Т. Нет, я уже кончила школу и поступала в институт. Понимаете, мне дали закончить, а брату не дали, его перевели в филиал, куда отправляли детей таких вот родителей. Я окончила школу и поступила, правда, с трудом, в медицинский институт, куда я хотела всю жизнь. Там мне сначала, конечно, не давали стипендию, и было, в общем, тяжеловато первое время. Я работала на овощной базе, единственное, куда меня приняли, не побоялись. Мы сортировали гнилые овощи и за это нам давали не деньги, а два килограмма овощей и я приносила домой капусту, картошку, морковку, лук.

К.С. Но вернемся назад, к школе. Вы, в какой школе учились?

Ю.Т. В 25-й, образцовой.

К.С. И кто с вами учился?

Ю.Т. Господи, кто? Светлана Собинова, Светлана Сталина, Молотова Светлана, Максима Горького две девочки учились, кто еще… Вася Сталин учился, сын Отто Юльевича Шмидта. Вот мы по сию пору со многими дружим и наши дети дружат, и внуки дружат. У нас почти вся школа такая была, понимаете, почти вся школа.

К.С. И вы были знакомы со Светланой Сталиной?

Ю.Т. В школе, конечно, была знакома, а как же. Она очень хорошая девочка была. Она прекрасно училась, очень скромная, очень добрая, хорошая девчонка, очень хорошая. Она себя сохранила, она, видимо, сильная натура. Она была не испорчена, нормальная была, ее все любили, все уважали. Один раз единственный был такой случай. Ей надели платье шелковое, она пришла, мальчишки стали ее щипать и она поняла, что не стоит ходить в школу в шелковом платье. И стала нормально, по-другому одеваться. А потом нам халатики стали выдавать.

К.С. Ну а вы не пытались как-то воздействовать на ситуацию, сказать Светлане… “Светлана скажи папе, что…”

Ю.Т. Нет, мне это в голову не приходило. Я думала… ну как же, Сталин узнает, вот завтра узнает, послезавтра узнает, и все будет хорошо. А, потом, стали сажать прямо каждый день и всех знакомых подряд… Подружка у меня была большая: Лида, у нее фамилия была на “Т”, мы с ней стали искать родители, думаем, где же они, то в одну тюрьму поедем, то в другую. Стоим в очереди рядышком, и здесь их нет, и там нет. В НКВД поехали, все какие-то неопределенные ответы. А потом, как-то все-таки ситуация изменилась. Со мной встретился один человек и сказал, что вот мне нужно узнать как вы живете, я передам вашим родителям. Я говорю, а они как там, он отвечает: все в порядке, все хорошо. Хотя мама там не выходила из больницы, как потом мне рассказала ее подруга, с которой она там дружила. А он мне “все хорошо”.

К.С. А они сидели в Бутырках ?

Ю.Т. В Бутырках…

К.С. И мама, и папа?

Ю.Т. Да. А потом отца перевели в другое место, когда началась работа. Вот тогда он и потребовал, чтобы маму выпустили. Я об этом уже вам рассказывала. А потом отца перевели под Москву, там была организована, как потом назвали “Шарашка”. И они начали работать. Потом их перевели в здание, где его КБ было. Он там жил и работал со своим коллективом, такими же заключенными. А нам давали свидания. Так что уже наладилось немножко, а потом, значит, они вышли, и мы уехали в Омск. Там был завод…

К.С. И все же возвращаясь немножко назад, как вы себя чувствовали эти четыре года?

Ю.Т. Вы знаете, я чувствовала себя по-разному. Конечно, я безумно волновалась за них, потому что знала, что они оба больные люди, думаю, как они там продержатся. Но у меня все время была надежда… Надежда была на Сталина, на Сталина была надежда, я была уверена, что они вернутся. Вот какая-то у меня была уверенность, может быть, я была инфантильной, я не знаю, то есть, не может быть, а наверное.

К.С. А не было у вас опасения, что их расстреляют?

Ю.Т. Нет. Почему-то не было. Я почему-то думала, что их не расстреляют. Я не знаю почему.

К.С. В шарашку вас не пускали, вы не были там?

Ю.Т. Нет, конечно, ни разу не были, мы только в Бутырках встречались.

К.С. Когда вы стали взрослыми, вы разговаривали с отцом об этом периоде его жизни, об его отношении к власти, о работе в шарашке?

Ю.Т. Нет. Никогда. Эти вопросы не поднимались.

К.С. И отношение со Сталиным?

Ю.Т. Нет.

К.С. И он не рассказывал о своих встречах со Сталиным.

Ю.Т. Нет, почему он рассказывал о встречах, даже привозил нам от Сталина шоколадки, какие-то конфетки, я их хранила. Когда мы приехали в Омск, сначала, конечно, жили, неважнецки. Продавали вещи, ходили на базар, потому что есть надо было что-то. Мы поехали туда огромной семьей колоссальной. Там дали нам трехкомнатную квартиру, но народу нас было очень много, я сейчас даже не помню сколько. Но потом в Омск позвонил Сталин узнать как и что. И на следующее утро нам принесли пропуск в распределитель и тут же телефон поставили, и тогда уже мы, конечно, ожили, естественно. Мы туда приехали вместе с Архангельскими, жили в одной квартире, а потом Архангельским дали квартиру другую, мы рассредоточились, стало гораздо легче, а то мы спали, кто на полу, кто под столом, кто где…

К.С. Вповалку…

Ю.Т. Вповалку, да, ужасно.

К.С. Насколько я знаю, у Андрея Николаевича характер был весьма сложный, крутой. Так ли это? И каким он был дома?

Ю.Т. Дома он был просто идеал. Очень добрый, но в тоже время требовательный. Любил, чтобы все было, как следует, до мелочей. Например. Я была совсем маленькая, он торопился на работу, и говорит, намажь-ка мне маслом хлеб, я возьму с собой. Я намазала, но у меня ручки маленькие были, а ножик большой, я плохо сделала… Он посмотрел и говорит: “Такой хлеб я не могу с собой брать”. Я говорю: “Почему?” “Ты посмотри, как ты намазала некрасиво, все должно быть красиво”. Он эстет такой был. Во всем дотошный, ему все надо было знать досконально. Он, действительно, очень много знал, просто удивительно. Сейчас, когда думаю, Господи, сколько же он знал, в разных областях. Он всем интересовался, понимаете.

К.С. А он вообще следил за вашими успехами?

Ю.Т. Господи, он воспитывал нас изо всех сил, в том числе физически. Учил плавать, учил бороться, в волейбол играли. У нас даже команда наша семейная была. Стрелять учил. Он нам привез ружье, оно пополам складывалось и к нему очень красивые пульки с пестренькими перышками. Мы еще маленькие были и стали стрелять прямо в комнате. Мама увидела и говорит: Господи, да что же вы делаете, испортили все стены, не смейте в комнате стрелять. Мы тогда на даче жили, ну и пошли в сад, сделали мишень и стреляли уже по мишени. Мы здорово стреляли. А когда подросли уже и на охоту ездили. У нас в саду висели кольца, трапеции, чтобы мы все занимались физкультурой и мы с удовольствием занимались. Однажды кольца украли, мы вышли, их нет. Проходит два дня, воскресенье, мы выходим, Господи, все висит. Что такое? И висит конверт. Взяли конверт, читаем: “Глубокоуважаемый Андрей Николаевич, мы не знали, что мы украли у вас. Мы больше этого делать никогда не будем. Извините”. Мы очень любили по деревьям лазить, а у нас за дачей были деревья с тонкими ветвями, так вот отец говорил нам: вы должны научиться лазать по этим деревьям, как матрос по канатам. И мы прекрасно научились, конечно, мы все это очень любили.

К.С. То есть, он вас не оберегал, так сказать, от трудностей┘

Ю.Т. Нет, нет. Он учил нас управлять автомобилем. Мне тогда лет семь, восемь было. Я очень маленькая сначала была. Начиналось с того, что подкладывалась диванная подушка на сиденье, сначала мы осваивали руль, потом когда ноги вырастали, то уже мы доставали до газа , до тормоза. Так что мы с детства сидели за рулем.

К.С. А вы хорошо учились?

Ю.Т. Училась? Как вам сказать… ничего так училась. Нормально. Вот последний год я не успевала, конечно, когда вот это все случилось с родителями, я в школу почти не ходила. Ну, вот сдала экзамены… как, сама не знаю даже. Но мне нравилось учиться. Первые три года в институте мне было очень трудно учиться, потому что история с родителями продолжалась. А потом я даже была Сталинская стипендиатка.

К.С. Когда вы в школе учились отец уроки с вами делал?

Ю.Т. Уроки нет. Но он спрашивал всегда, как дела. Он очень любил историю, литературу. Очень любил Ключевского и всегда говорил: “Ребята, читайте Ключевского, он хорошо и правильно пишет”. Он очень много знал. Он во все вникал, знаете, буквально во все.

К.С. Как же времени-то на все хватало, при его-то занятости.

Ю.Т. Вы знаете, я сама удивляюсь, времени свободного совершенно не было. Он не тратил минуточки впустую, он все употреблял на какое-то дело. Вот сельское-то хозяйство изучил, я вам говорила, так он и нас приобщил. У нас и бабушка тоже умела все делать. Мы на даче все делали, что нужно в огороде, мы участвовали во всем, причем все это, пока были маленькие делалось играючи. Например: нам говорили, завтра вы поедете в поле… Что значит в поле? Сойдем с крыльца два шага, вот и поле. Мы берем с собой кусочек хлеба черного, крынку молока, как в деревне, понимаете, и едем, как бы в это так называемое поле, ну и обрабатываем грядки. В общем, играя, мы всему учились. Потому что отец говорил: “Все должны уметь все делать максимально, иначе в жизни пропадете”. На даче, допустим, кладут печь или там ремонт. Отец говорит: ребята, учитесь. Нам покупаются инструменты, и мы кладем свою печь. Потом он купил нам станки токарный, слесарный,чтобы мы все умели делать по дереву, по металлу.

К.С. Но вы же девочка, вы должны играть в куклы…

Ю.Т. Ну вы знаете, сначала игрушек-то не было, мне сделали из чулка старого куколку “ Катьку” . То она у меня дочкой была. То она у меня была вместо коньков. Коньков-то не было, а я знала, что на коньках катаются и я хоть на одной ноге, на этой Катьке ездила. Потом мне привезли из Германии куклу “ Эльзу” , это был шик, но Эльза мне не нравилась, она какая-то была слишком фасонистая, чужая такая, я ее не любила. Вообще-то, он сам нам делал игрушки. Он ведь все умел сам. Он делал игрушки из желудей, из спичек, из деревяшечек каких-то. У меня и сейчас лежит игрушка, им сделанная из овощей, он чудесного слоника сделал из свеклы. У отца был ножичек такой маленький, острый, он его всегда носил с собой. И если минутка свободная, он что-то мастерил. У него руки очень хорошие были, все умел.

К.С. Юлия Андреевна, а с кем он дружил?

Ю.Т. Знаете, он был очень хлебосольный, очень любил общество, любил людей, любил, чтобы гости были. Каждый новый проект, например, новый самолет, или еще что-то всегда сопровождался огромным сборищем, сначала на квартире, тогда мебели у нас что-то не было и мы брали скамейки из домкома, покрывали чем-нибудь и было большое застолье. Мама хорошо пела, она в консерватории училась и играла на рояле. И еще у наших сотрудников авиационных, кто на виолончели, кто на скрипке играл. У нас концерты устраивались, прекрасные концерты. А уже, когда дача появилась, стали на даче собираться огромным количеством людей. Он дружил со многими, конечно, со многими.

К.С. Но вот кто самый близкий друг у него?

Ю.Т. Он очень дружил, с Александром Александровичем Архангельским, Черемухиным Сергеем Михайловичем, тоже был очень хороший, крупный специалист. Со многими, он вообще со многими дружил.

К.С. Какие отношения у него были с другими авиаконструкторами, скажем, с Поликарповым, Петляков?

Ю.Т. Петляков был очень близкий человек, очень близкий человек.

К.С. А не было соперничества?

Ю.Т. Да, нет, я как-то не видела. Петляков был просто свой человек: Володька. Отец очень хорошо относился к Антонову, он ему импонировал своей культурой, интеллигентностью. Антонов был очень приятный человек, очень приятный, культурный человек. Ну, конечно, он очень дружил с Артемом Ивановичем Микояном, тут была очень близкая дружба, очень близкая дружба…

К.С. А с Илюшиным?

Ю.Т. Илюшин приезжал к нему на дачу, в гости, да, я помню.

К.С. А скажем, Сухой?

Ю.Т. Они сначала вместе работали. Сухой по характеру был, как бы сказать, более закрытый человек. Вот Артем Иванович он был очень открытый, а этот был более закрытый, с ним труднее было дружить.

К.С. Скажите, а ведь он учился в Бауманском училище, по-моему, в одно время с Сикорским?

Ю.Т. Да. Но Сикорский-то уехал в Америку. И однажды мы его встретили в Париже. Не помню точно, какой год, пятьдесят какой-то, в Париже была выставка. И Сикорский очень хотел встретиться с отцом, но не знал, какое к нему будет отношение, в связи с тем, что он живет в Америке. Он отправил своего сотрудника разузнать как и что, но, конечно, отец согласился. Я помню эту встречу, она была очень трогательная. Они обнялись с отцом, помню было очень жарко, Сикорский был в белой рубашке. Сикорский подошел к нашему самолету, осмотрел его и погладил. У Сикорского слезы были на глазах — это я помню.

К.С. А Андрей Николаевич был знаком с Мессершмиттом?

Ю.Т. Во время одной из поездок, в Париже, нас познакомили с сыном Мессершмитта, он там был с женой и дочерью. Очень милые люди. А с самим, кажется, не был знаком.

К.С. У Андрея Николаевича было какое-то хобби?

Ю.Т. Он очень любил снимать кино, у него было несколько киноаппаратов и проектор. И он снимал при всяком удобном случае. Он снимал семью, снимал родных и знакомых, разные события снимал. За границей очень много снимал. В 1929-м году он был в Америке и снимал там. Его интересовало все. Например, как они делают дороги, у них же хорошие дороги в Америке. Тогда еще на лошадях тащили механизмы. И потом он был в 1935 м году, проехал на машине с мамой всю Америку, и он опять снимал, но уже по-другому, его это очень интересовало: динамика техники в Америке. Он очень много снимал и здесь. Он снимал прилет Гагарина, очень хорошо получилось. Там в кадре Гагарин, Хрущев. Они встречаются и Хрущев, конечно, счастлив, это такое великое событие и у Хрущева слезы на глазах от радости.

К.С. Говорят, у Андрея Николаевича был очень дружный коллектив, где бы он ни работал, будь то шарашка или его КБ?

Ю.Т. Да. Вы знаете, он очень любил людей, и очень ценил людей. Он подбирал людей не только по интеллекту, но по человеческим качествам, его коллектив это была одна семья, просто одна семья, как родные.

К.С. А говорят, что на работе он бывал и суров. И характер у него не их легких. При случае мог и крепкое словцо ввернуть…

Ю.Т. Вы знаете, я это не исключаю. Дома, действительно, он был очень мягкий, в голову бы даже не пришло, что он может быть другим. Но я слышала от людей, что бывал он крут. Но в тоже время у него чувство справедливости очень высокое. Допустим, он ведет какое-то совещание, кто-то возражает, на того шикают, мол, что ты против Андрея Николаевича. А отец в конце говорит, а ты знаешь, этот был прав, даже, если человек выступал против его точки зрения. То есть, он готов был признать свою неправоту, если это соответствовало истине. Справедливость в нем была, во всем была справедливость. Но мог, я думаю, и крепкое словцо ввернуть, мог, я, правда, ни разу не слышала. Я у него бывала на работе. К нему в кабинет все заходили запросто, без всякой опаски. Я могу сравнивать с другими начальниками. Он всех знал, не только научных работников, конструкторов, но он рабочих каждого знал. Он очень добрый был человек, отзывчивый, готов был каждому помочь. И когда мама скончалась, он говорит: слушай, ты посмотри, все мамины записки, потому что многим надо помогать, чтобы нам кого-то не упустить из тех, кому вот мы помогали. Просмотри все-все мамины записочки, кому что. Получает зарплату, допустим, 9 и 23. Я купила конвертики и надписала, кому деньги посылать, кому лекарства, с лекарствами было плохо, одно время; кому нужно вещи покупать, кому что, понимаете. Кому продукты отвезти. И все это у меня было разложено по конвертикам.

К.С. То есть, он еще кучу народа содержал ?

Ю.Т. Помогал куче народу, да, куче народу. Мне говорили, что на работе у него был сейф. И он получит деньги и в сейф кладет. А сейф не закрывался. Кому сколько нужно возьмут. Некоторые оставляли записочку, что вот я взял столько-то, верну тогда-то, некоторые нет. Но никто не обманывал. Был очень теплый, понимаете, родной коллектив порядочных людей.

К.С. А ведь он проектировал не только самолеты.

Ю.Т. Да-да. Он же строил еще и аэросани, и глиссеры, и торпедные катера. А на аэросанях-то мы чуть не разбились. Он сам решил сесть за руль и по Москве проехать. Взял меня и маму, я была совсем еще малюсенькой. Мы поехали, лошади испугались от шума пропеллера, мы налетели на какое-то скользкое место, свалились, мама голову разбила, я правда ничего не разбила, но чтобы я не очень, нервничала, мне купили слоника игрушечного, я и успокоилась. Он всегда участвовал в пробегах аэросанных, обязательно, у него шлем такой был вязаный, сверху еще кожаный.

К.С. Он сам не летал на своих самолетах, т.е. управлял ли самолетом?

Ю.Т. Нет, он не летал. Он очень любил машину водить. Он всегда ездил сам, шофер рядом, а он за рулем, он за рулем. Он очень любил, чтобы вся семья ехала с ним вместе, везде и всюду, и даже на торпедных катерах были. Казалось бы женщине ни к чему вроде на испытаниях, но он обязательно брал маму и ехал, сам сядет и везет.

К.С. Но вы с ним вообще часто ездили в поездки?

Ю.Т. Я все время с ним ездила, потому что мама-то совсем после тюрьмы сдала. Она не в состоянии была ездить с ним в дальние поездки, за границу. Один раз она съездила в Париж ей трудно было. И пришлось мне ездить, тем более, я врач. Я ездила с ним во все поездки, абсолютно, причем не только за границу, но и по стране. Я всегда была наготове, у меня все было уложено, иногда прямо с работы заезжали и на аэродром. И вот, вы знаете, он был неутомим в этих поездках. Я помню, например, в Париже, поехали на авиационный завод, время отведено немного, он уже старый, уже больной, за ним несут кресло, чтобы он мог сесть, отдохнуть. Он идет, идет, идет, все смотрит, спрашивает, ко мне уже подходят сотрудники и говорят: Юлия Андреевна, мы больше не можем, мы устали, уже падаем, подойдите, попросите, чтобы он заканчивал. Я подошла, говорю, знаешь, там люди уже падать начинают от усталости, давай кончать. Он говорит: “ Господи, ну кто падает, пусть сядет на это кресло, я же не сижу на нем. Я должен закончить обход, потому что я не все сделал, что запланировал” . То есть, он должен был до конца все сделать, обязательно. Он был очень трудолюбивый, невероятно выносливый человек, очень выносливый, несмотря на все свои болезни. И очень дотошный, он во все вникал. Расскажу одни эпизод. Моя дочка сломала ногу. Положили ее в больницу. Он в этот же день говорит, дай мне сейчас же учебник по травматологии, какой по √ лучше. Всю ночь он читал этот учебник, утром говорит, а ну давай едим в больницу. Приехали, встретил зам. главврача, отец говорит, пожалуйста, принесите рентгеновские снимки. Те вообще открыли глаза, это же не врач. Он говорит им, да нет, вы не беспокойтесь, я рентген немножко разбираю, потому что в авиации тоже применяется рентген. Я должен посмотреть. Притащили снимки и там кости были не край в край. Он посмотрел и говорит, да, если бы я строил самолеты так, как вы делаете ноги, самолеты бы падали. Действительно, ногу сломали, снова переделали, и она три месяца там пролежала все стало как следует.

К.С. А на сколько лет он пережил маму?

Ю.Т. Десять лет. Ровно десять лет. Вот как только мамы не стало, он сразу заболел. Он не болел всю жизнь, а вот сразу заболел, буквально тут же и так уже стал все хуже, хуже. В общем, тяжело было. Он лежал в больнице МПС. Потому что там был очень хороший доктор. Я там жила практически, мне там комнатку отвели. Последний день, когда я была у него, он сказал: “ Достань список.” Я достала из тумбочки бумагу, список какой-то. Отец говорит, возьми с собой и передай Петру Васильевичу, это министр был авиации, это говорит, к награждению. Я говорит, подчеркнул — кому что, ( это в связи с выпуском последнего самолета должно быть награждение), чтобы кого-то не забыли, и ты передай, что я просил, как я подчеркнул, это все правильно, чтобы никого из этого списка не вычеркнули.

К.С. А ТУ-144 при нем полетел?

Ю.Т. Да. Вы знаете, это было под Новый год, причем приехали на аэродром, он вышел из машины, сел…

К.С. Вы были с ним?

Ю.Т. Да, конечно. В небе были облака, пришлось их разгонять, ну, в общем, разогнали и полетел самолет, первый раз. И отец как раз сел на том месте, где должен был приземлиться потом этот самолет. Тогда было такое торжество, конечно.

К.С. То есть, он его в полете видел?

Ю.Т. Да, конечно.

К.С. А какой из своих самолетов Андрей Николаевич считал лучшим?

Ю.Т. Лучшим? Ну, во-первых, ему всегда хотелось строить пассажирские самолеты. Понимаете, это была его мечта. Причем он маму вовлек в это дело, тогда еще не было слова “ дизайнер” , мама, собственно, была дизайнером у него по внутреннему оформлению. У нее вкус хороший был. Но приходилось строить больше военные самолеты, бомбардировщики, они очень важные были, нужные. А он все мечтал построить хороший пассажирский самолет, и чтобы с маминым участием. Как-то ему этого хотелось очень…

К.С. Ну, все-таки, был у него любимый?

Ю.Т. Ну, наверное, все-таки он очень любил 104-й, и 70-й очень любил, да все. 14-й военный, на котором он нас прокатил всей семьей, ему хотелось, чтобы мы тоже полетали на всех этих самолетах.

К.С. Спасибо, Юлия Андреевна.